А мне отец показал еще в детстве.
Кузен будто оттаивает, призрачная улыбка озаряет его лицо, и Оливия не узнает этого Мэтью.
Когда-то он был славным мальчиком.
Его руки нежно касаются клавиш.
– Мама любила слушать, как он играет. Я тоже хотел так уметь, но папа не знал, как учить, не помнил, как учили его самого, поэтому однажды просто посадил меня рядом и сказал: «Смотри и пытайся разобраться».
Левая рука Мэтью продолжает играть без остановки, а правая ныряет к клавишам прямо перед Оливией и цепляет три ноты, а потом повторяет их снова и снова.
– Вот так, – говорит он и опять отстраняется, а Оливия подносит пальцы к клавишам.
Позади слышится какое-то движение, но, похоже, Мэтью ничего не замечает. Оливия смотрит в окно и в отражении видит призрак старухи: она прильнула к двери и, склонив голову, прислушивается к музыке.
– Давай, – приглашает Мэтью, и Оливия приступает.
Она знает, что не столько играет, сколько закольцовывает музыкальные фразы, но это уже что-то. Начало положено, мелодия ее увлекает, и Оливия вдруг понимает, что улыбается.
– Томас, мой брат, так и научился, – говорит Мэтью, и Оливия приходит в замешательство, заслышав это имя. – Ему не хватало усидчивости. Но я никогда не считал, что для игры нужно сидеть не шелохнувшись. Просто… в глубине души что-то затихает, и рождается музыка. А теперь она единственное, что дает мне передышку.
Оливия, затаив дыхание, ждет продолжения, рассказа, что случилось с Томасом, объяснения, почему Мэтью остался один в огромном доме и почему не может уйти, хотя ее мать сбежала; как вышло, что он проводит ночи привязанным к кровати, взывая о помощи.
Но кузен больше ничего не говорит. Миг откровенности прошел.
Завтра… Завтра Оливия найдет способ задать эти вопросы, завтра заставит его ответить, но сегодня пусть Мэтью спокойно играет. Призрак улизнул из комнаты, Оливия закрывает глаза, отдаваясь мелодии, надеясь, что мысли успокоятся, уступят место музыке. Проходит и улетучивается самый темный час ночи. Оливия и Мэтью слушают мелодию до рассвета.
Впервые за долгие годы Оливия спит допоздна.
Она почти не помнит, как вернулась к себе в комнату, как забралась в постель и укрылась одеялом. Знает лишь, что к тому времени уже наступило утро и сквозь туман, окутывающий сад, пробивался бледный свет и лился на рояль, на котором играл Мэтью. Но когда Оливия пришла в спальню, ставни были еще закрыты, в комнате царила темнота; она рухнула на кровать, но ее затянуло не в сновидения, а в знакомое, милое ничто.
Выныривает на поверхность Оливия под белый шум проливного дождя.
Похоже, в спальню заходила Ханна – на пуфике стоит чайник, но пара не видно, напиток уже остыл. Ставни распахнуты, но свет за окном серый, пропитанный водой. Такого же серого цвета, что принадлежал другому миру, другой жизни. Оливия смотрит на него и вспоминает шуршавший под ногами гравий, заброшенные клумбы, разваливающиеся сараи и дома, похожие на пеньки зубов. У нее начинает ныть живот.
Тяжело сглотнув, Оливия прислушивается к буре и в глубине души опасается, что Галлант ей лишь привиделся, что, проснувшись, она обнаружит себя в Мерилансе, скорчившейся в садовом сарае, по старой жестяной крыше которого барабанит дождь.
Но потом с лестницы доносится голос Эдгара, зовущий Ханну, и страх исчезает. Она по-прежнему здесь. Все реально.
И все же на всякий случай Оливия роется в шкафу матери и выбирает самое яркое платье: синее, красочное, словно вызов. Такому цвету не место в Мерилансе. Она уже заканчивает с пуговицами, когда вдруг слышит за окном шум… Негромкий, почти скрытый завесой дождя и все же проникающий в комнату: шорох шин по гравию, гул мотора.
Машина.
На короткий и страшный миг Оливию захлестывает паника. Наверняка приехали за ней. Выглянешь в запотевшее окно, а там тот же черный автомобиль, который увез ее из Мериланса, и вот теперь он, будто катафалк, поджидает, чтобы доставить обратно. Но набравшись смелости посмотреть наружу, на фонтан и подъездную аллею, Оливия видит Эдгара, который вышел к фургону мясника. Происходит быстрый обмен ящиками, взмах руки, затем водитель снова садится за руль и уезжает.
Лихорадочный пульс начинает замедляться. Пальцы, которые сжимали стол, расслабляются. Оливия снова подходит к кровати, забирает дневники матери, затем, отыскав в смятой постели блокнот, сует все это под мышку и направляется к лестнице.
За окном ужасная погода, но в доме довольно приятно. Повсюду царит сонная атмосфера. Негромко посвистывает сквозняк, дребезжа распахнутыми ставнями, и трудно определить, который час, ведь солнце укрылось за слоями облаков. Может, десять утра, или шесть вечера, или вовсе день. Эдгар тихонько напевает в кухне, но, заслышав потрескивание дров, Оливия идет в гостиную. Там в кресле, развернувшись к огню, устроилась Ханна с книгой на коленях.
По ее словам, она провозгласила этот день днем чтения. Когда погода меняется, больше заняться нечем.
– Мои кости стареют, – жалуется Ханна. – Сырость им не по душе.
На другом кресле сидит не замеченный ею гуль. Это юноша; виден лишь его локоть, опирающийся на колено, и подбородок, опущенный на руку, – он повторяет позу Ханны.
Оливия старается по памяти отыскать его среди галереи Прио́ров, но не хватает лица, а когда гуль перехватывает ее взгляд, то растворяется в бархатных подушках. Прижав к себе дневники, Оливия ускользает из гостиной. Интересно, сколько в Галланте призраков… По одному на каждое надгробие? Все покойники всегда возвращаются домой?
Ноги сами несут ее в музыкальный салон.
За стеклом эркера сплошным потоком льет дождь. Розы поникли головками, стена вдали почти не видна, размыта водой и туманом, отчего каменная кладка кажется лишь незаконченным наброском. Оливии чудится, что она вот-вот увидит за окном Мэтью, который, невзирая на дождь, опустился на колени среди цветов.
Но кузена нет и следа. Наверное, он еще не поднимался. Оливия вспоминает, каким изможденным бедняга выглядел накануне, его сгорбленные плечи, тени, залегшие под глазами, и надеется, что Мэтью удалось поспать.
Рояль молчаливо ждет, но Оливия противится желанию опуститься на банкетку, попытаться повторить мелодию Мэтью – а вдруг он отдыхает, и музыка его разбудит… Она устраивается на мягких подушках, лежащих на подоконнике, и раскладывает дневники и блокнот, словно кусочки головоломки, которые ждут, пока их разгадают.
«Я пошла за стену, – строчила мать. – И встретила Смерть. Я не
