— Когда с наступлением темноты у вас исчезает грудь, — сказал дворянин из Кельвана, обращаясь к мадам де Сен-Васс, — вам не помешала бы подушечка из douillet, той самой шерсти, что идет на парики, потому что мне больней всего видеть, как ваша блузка прилипает к ребрам и прелестная впадинка меж грудями исчезает без следа всякий раз, как наступает ночь.
— Но мы же едем не на бал, мсье! — сказала мадам де Сен-Васс, однако видно было, что комплимент доставил ей удовольствие.
Лошади тянули карету вверх по склону холма, на котором расположен Комфор, и за нею увязалась ребятня, как видно, здесь кого-то дожидались, скорей всего — итальянских актеров, мальчишки бежали рядом с каретой и впереди нее, и позади, пробовали прицепиться на запятки. Наверняка мертвецов и в самом деле приняли за актеров, а те, как оказалось впоследствии, не приехали из-за того, что мэр Ланривена, где они перед этим выступали, заподозрил их в похищении младенца и взял под стражу.
— Что за нелепое заблуждение! — ворчал нотариус: его, судя по всему, принимали за Капулетти-отца.
— Мамер! — крикнул полковник восседавшему на козлах хромому кучеру. — Гони, оторвись от них!
Но за поворотом дорога оказалась перекрыта шлагбаумом, раскрашенным красными и желтыми полосами, то есть в цвета округа Треманль.
— Господа актеры, давно вас ждем! Народ уже собрался на церковной площади! А где же влюбленная синьорина Джульетта?
Тот, кто говорил так властно и повелительно, был мэр Комфора, горбун, живой, как ртуть, с пышными усами, одетый в зеленый камзол с трехцветной перевязью, на голове — шапочка, какую ввел в моду гражданин Сен-Жюст[39], а вместо трости мэр опирался на ружье с примкнутым штыком, который торчал высоко над его головой и тоже был увит трехцветной лентой. Мертвецы, сидевшие в карете, переглянулись. Отовсюду сбегались люди, все хотели поглядеть на труппу синьорины Джакомини, и мэр приказал хромому кучеру поставить карету за церковью, на задах дома священника, куда вела наезженная дорога. Мертвецам пришлось выйти из кареты, и все взоры устремились на мадам де Сен-Васс, которая обмахивалась кончиком боа — так она разгорячилась, когда поняла, что ее принимают за Джульетту. Вот как случилось, что на церковном дворе Комфора пьесу о Ромео и Джульетте представили скитавшиеся по Бретани мертвецы.
Помост для представления построили у стены старой церкви, а столбами послужили деревянные фигуры святых, их в то время во Франции не очень-то почитали. Церковный двор и в самом деле был запружен народом, так что полковник Куленкур, знавший о театре намного больше других членов компании, сказал музыканту, что самое время сыграть на бомбардине, а, пока звучит музыка, он договорится с остальными мертвецами, кто кого играет. Музыкант очень мягко сыграл павану[40], а затем кортезину и снискал бурные аплодисменты. Де Крозон покраснел от удовольствия, такими радостями жизнь до сих пор его не баловала. Если вся эта история окончится для него благополучно, можно подумать и о концертах. Куленкур шепнул музыканту, чтоб он заиграл марш и не останавливался до тех пор, пока все не будет готово к началу представления; де Крозон повиновался, а тем временем дворянин из Кельвана с помощью веревок повесил вместо декорации одолженный у мэра ковер, изображавший площадь с фонтаном посередине, у которого дремал юноша с лютней, а на заднем плане виднелась аркада дворца; нотариус приладил султан из перьев к гренадерской шапке, так как ему предстояло играть роль гонфалоньера[41], пригласил на сцену несколько местных жителей, а над ними водрузил на шесте деревянный щит, на котором крупными буквами разного цвета было написано: «Это — народ Вероны». Меж ними ходил лоренский палач, поясняя, где кому стоять и когда что кричать. Наконец барабанщик муниципалитета забил дробь, как на параде, а музыкант, как ему было велено, во все горло прокричал:
— Представление о знаменитых влюбленных Ромео и Джульетте!
На церковной площади Комфора воцарилась такая тишина, что, если бы пролетела бабочка, был бы слышен шелест ее крыльев.
Среди бумаг музыканта из Понтиви были найдены записки, где в форме пьесы излагалось содержание представления, которое было дано на церковной площади в Комфоре; текст придумали полковник Куленкур де Байе и мадам Кларина де Сен-Васс. Там же рассказывается и о том, что музыкант узнал впоследствии, уже во времена Империи, от одного жителя Комфора, случайно повстречавшегося ему на бульваре в Понтиви.
Ниже мы приводим слово в слово, без всяких прикрас и добавлений то, что записал музыкант.
РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА
ЗНАМЕНИТЫЕ ВЛЮБЛЕННЫЕ
ДЕЙСТВИЕ ЕДИНСТВЕННОЕ
Площадь в итальянском городе Вероне. У фонтана спит бродячий музыкант, прижав к себе лютню, он не проснется до конца действия.
СЦЕНА I
Площадь понемногу заполняется народом. Несколько юношей поют какую-то песню. На авансцену выходит солдат, бросает на землю оружие, снимает шлем и кирасу.
Солдат. Одиннадцать лет нужды и лишений! И вот наконец швейцарцы сняли осаду. Одиннадцать лет городские стены нашей Вероны были словно укутаны пепельно-серым туманом.
Другой солдат. Вот уже открывают ворота!
Крестьянин. Я видел со старой башни, как конные арбалетчики переправились через реку. А не хитрость ли это, синьор солдат?
Солдат. Да что бы там ни было. Одиннадцать лет голода и страха! Хоть как-нибудь прервать эту черную вереницу безрадостных дней!
Веронцы — солдаты, крестьяне, женщины, дети, — взобравшиеся на городскую стену, сообщают о том, что видят, тем, кто на площади.
Крестьянин. Швейцарский лагерь горит! Они жгут все, что не смогли унести с собой!
Старуха. Жгут даже краюхи хлеба, которые отнимали у нас!
Купец. Швейцарцы идут по дамбе.
Крестьянин. В лавке менял говорили, что завтра из Мантуи пришлют пшеницу.
Солдат. Надо еще узнать, цела ли Мантуя.
Крестьянин. Разве пришла весть о том, что Мантую сожгли?
Женщина. Сожгли Мантую, и не будет нам пшеницы! Швейцарцы не оставят ни зернышка!
Крестьянин. Это же волки!
Женщина. Недоноски!
Солдат. Все швейцарцы выходят из чрева матери головой вперед, но одна нога у них всегда завернута за шею.
Старуха. Они рождаются висельниками!
