Разворачивает письмо полностью и читает, приблизившись к фонарю, висящему на столбе.
«Я не утратил привычки говорить с тобой и видеть тебя, Джульетта, ведь в Сиене я каждый день вижу белых голубок. Сердце мое сочится воспоминаниями, едва поутру открываю глаза, ибо оно полно ими до краев, мое усталое сердце, которое все еще гонит кровь по жилам… Я прижимаю к груди букет белых лилий и говорю: „Джульетта!“ В мечтах своих я вижу себя в твоей комнате, но покрывающий меня пепел, остывший пепел, что остался от роз, взращенных в сердце моем твоей любовью и сгоревших дотла вдали от твоего живительного взгляда, — весь этот пепел, смешавшись с пылью, обращается в холодную сырую землю, и она сыплется с меня, непогребенного мертвеца. Я призрак минувших дней, вот почему ты меня не видишь и шагов моих не слышишь, я — как тень от жаркого огня твоих объятий, я страдаю от жажды, погибаю и вновь прихожу в себя, а жажда не прошла, я ощущаю лишь усталость от моего пробужденья от сна, в котором воскресают мое тело и твоя душа. Тот, кто создал из тьмы и хаоса такие живые сосуды, как мы с тобой, Джульетта, должен был бы позаботиться и о вине, которым надлежало нас наполнить».
(Здесь на полях рукой музыканта сделана такая запись красными чернилами: «В это время стемнело, и мертвецы начали принимать образ скелетов».)
Джульетта (продолжает читать). «Напои ароматом рук твоих ночной воздух и пошли мне с ночным ветерком запах корицы».
При свете фонаря видны лишенные плоти кисти рук Джульетты. В страхе Джульетта роняет письмо. Толпа на подмостках разражается воплями и рыданиями, их подхватывают все собравшиеся на площади перед церковью, сценическое действо смешивается с жизнью.
Хор. Швейцарцы ушли, потому что объявилась чума! Нам привезли не любовь, а чуму. Черную чуму! Она пришла к нам из Сиены!
На фоне ковра, заменяющего декорации, видно, что все актеры — скелеты.
Хор жителей Комфора. Чума! Актеры принесли нам чуму! Любовь в своих костях несет чуму! В Италии — черная чума! Перед нами смерть! Чума! Чума!
Хор и жители Комфора разбегаются. Площадь опустела. Посреди ее стоит скелет коня, на котором приехал гонец. Это Гвардеец, конь полковника Куленкура, и полковник прямо с подмостков одним прыжком вскакивает в седло и пускает коня в галоп, из-под кованых копыт летят искры.
Слышны крики, по улицам города мечутся огоньки.
Хор и жители. В Вероне чума! В Комфоре чума! На всем свете чума!
Мертвецы достигают кареты, и Мамер пускает вскачь пару запряженных в оглобли лошадей. Когда карета скрывается за поворотом, на площади появляется девушка, нищенка в лохмотьях, медленно подходит к столбу, на котором висит фонарь, подбирает оброненный Джульеттой листок бумаги и принимается читать.
Девушка. А здесь ничего не написано ни про букет лилий, прижатый к груди, ни про ночной ветерок, напоенный запахом корицы. Ах нет, вот тут, с другой стороны, что-то написано! (Читает.) «Муниципалитет Комфора. Шестого флореаля[42]. Разрешение речному стражнику Шайо по прозвищу Ищейка на брак с гражданкой Бонне по прозвищу Тихий Цветок. Пошлина — один франк. Разрешение старухе Гоман собирать конский и ослиный навоз на рынке по четвергам. Бесплатно. Разрешение портному Терну пришивать к штанам пуговицы с национальной эмблемой. Два франка».
К девушке подходит, стуча перед собой посохом, слепая старуха.
Старуха. Скажи, милая, будут раздавать хлеб христа ради по субботам в Ланриване?
Девушка. Нет, тетушка, нет, не было ни Ромео, ни воспоминаний, ни белых лилий!
Девушка и старуха плачут, обнявшись. Поднявшийся ветер колышет ковер в глубине сцены.
В январе исполнялось три года со дня смерти дворянина из Кельвана — кстати, я не сказал еще, что звали его Ке Пьер Ле Бек-Элуэн, — и по истечении этого срока ему надлежало лечь в свою могилу на старом кельванском кладбище, кипарисы которого хорошо видны, когда спускаешься с горы, но мсье Ке Пьер прежде хотел заехать на курорт Баньоль-дель-Орн, где при жизни он каждую осень принимал грязевые ванны, и проститься с некоей мадемуазель де Витре, которая когда-то потеряла голос, оттого что испугалась бешеной собаки, и теперь приезжала в Баньоль лечить голосовые связки, а была она младшей из двух побочных дочерей, прижитых графом де Лавалем с кондитершей из Ле-Мана. Чтобы прощание было нежным и трогательным, Ке Пьер решил сказать барышне, что едет в Англию, где сядет на корабль королевского флота, и что в Кельване он от нечего делать научился играть на бомбардине и ночью в саду Мортань сыграет серенаду в ее честь. Играть будет, разумеется, музыкант, в ночном саду он вполне сойдет за дворянина из Кельвана. В Баньоль-дель-Орн они отправятся лишь вдвоем, а остальные будут ждать в развалинах замка Ла Ферте-Масе, где скорей всего может появиться хозяин Ги Черт Побери, черт по имени Соломон Капитан, должен же он выполнить уговор с клацающим зубами блуждающим огоньком.
В Баньоле музыкант снял комнатку в гостинице «Новая Франция» и два дня ел горячую пищу в положенное время, две ночи спал в постели, чего не знал с тех пор, как расстался с накрахмаленными простынями мадам Клементины. Дворянин из Кельвана нашел себе пристанище в заброшенном бальнеарии, а в субботу намеревался выйти на люди, прогуляться по улицам городка и, конечно, предстать пред очи мадемуазель де Витре, которая жила в доме некой швеи довольно уединенно, так как время было беспокойное, в Бретани гнев санкюлотов в большей мере был направлен против незаконных отпрысков аристократов, нежели против чистокровных, потомственных дворян, из-за того что незаконнорожденные больше кичились своим происхождением. С четверга до субботы музыкант репетировал в своей комнатке токкаты Россини, разучивал серенаду под название «Laura sorride»[43], пробовал покашливать, как это постоянно делал дворянин из Кельвана, чтобы мадемуазель де Витре была совершенно уверена, что серенаду исполняет ее галантный кавалер. Окно комнатки выходило на конный двор почтовой станции, по которому все время сновали слуги и постояльцы; некоторые из них останавливались послушать музыку.
В субботу утром в гостиницу «Новая Франция» явился мсье Ке Пьер в коротком сюртуке и пышном жабо из алансонских кружев, помахивая тростью-шпагой; дабы скрыть свою принадлежность к дворянскому сословию, он украсил шляпу трехцветным плюмажем. Музыкант исполнил для него серенаду, а так как в этот час прибывает почтовый дилижанс из Парижа, во дворе было много народу, и, когда де Крозон закончил «Laura sorride», публика разразилась аплодисментами; дворянин из Кельвана взял у музыканта бомбардин, подошел к окну и поклонился, будто он знаменитый музыкант. Де Крозона это немного раздосадовало.
