— Я дядя Мамера Хромого, заменял тебя на хорах церкви и на похоронах.
— Стало быть, никто не знает, что меня так долго не было?
— Ни одна душа, в том числе и эта старая ведьма в папильотках. Знай, что ты принял священный обет и стал послушником, не любишь больше омлет с петрушкой, пьешь белое вино, а не красное, ходишь вместе с сапожником, с которым тягался из-за пряжек, в дом Руанезки выпить горячего пунша и так далее, а на треуголке носишь трехцветную кокарду.
— Ты меня загубил! — всполошился музыкант.
— Забавы с девками молодцу не в укор, — сказал двойник и без лишних слов вылетел в открытое окно, впускавшее в комнату влагу, ибо в то утро моросил теплый дождик.
— Господин музыкант! — крикнула снизу мадам Клементина. — Тут пришел рабочий, который подрезал яблони, и просит по два франка за день!
Музыкант улыбнулся. Яблони! Яблоневый сад на холме у Кельвана! На будущий год, в мае месяце, он поедет туда отдыхать, а ко дню Святого Петра поспеют яблоки. Что ж, вместо омлета с петрушкой он возьмет с собой маринованных форелек. Намыливая бороду — а сделать это надо было как следует, иначе бритва не возьмет, — музыкант облокотился на перила лестницы и крикнул мадам Клементине, чтобы не скупилась и заплатила поденщику за работу, сколько он просит. Потом подошел к зеркалу и начал бриться, насвистывая «Карманьолу».
ПРИЛОЖЕНИЕ ПЕРВОЕ
DRAMATIS PERSONAE[45]
Агасфер. Вечный Жид, хлопотавший о том, чтобы в Нанси повесили его двоюродного брата Элиаса Еврея, которому он не отдал долг и не заплатил процент с капитала, отчисляемый в пользу синагоги. Раз в семь лет он проходит по Руану и плюет в реку с моста Матильды.
Анна Элоиза. Средняя из сестер мадам де Сен-Васс, барышень Самплака, которая понесла от своего дяди, сборщика податей за китобойный промысел в Бресте, мсье Домбаза. Мать незаконнорожденного из Одьерна. На ухе у нее было родимое пятно.
Аптекарь из Меца. Доктор Сабат повстречался с ним уже после своей смерти в окрестностях Гренобля, где аптекарь искал собачью ромашку с мужским цветком. Этот аптекарь утверждал, что врачей, получивших диплом в Монпелье, в аду ждет экзамен и на нем проверяется умение пускать кровь ланцетом и изготовлять слабительное зелье.
Берис. Ворон капитана из Комбура, похороненный вместе с хозяином и в загробной жизни продолжавший сидеть у него на плече; с наступлением темноты оба превращались в скелеты.
Бланш. Мать господина де Нанси, лоренского палача, которого она родила в Дижоне, в тайном доме свиданий некоего марсельского парикмахера, на задах мясной лавки. Впоследствии стала сожительницей немца, разъезжавшего по Франции с волшебным фонарем.
Вилье де Флер-у-Муро, маркиз. Зарыл сокровище и обозначил его в завещании тайным шифром. У него был слуга, который ходил на голове, задрав ноги кверху. Маркиз возил его в Париж показать королю. Для передвижения этот слуга пользовался ушами, на них даже отросли мозоли.
Витре, барышни. Побочные дочери глухого графа де Лаваля, прижитые с кондитершей, приходившей к нему во дворец готовить финики в сиропе. В младшую из барышень был влюблен дворянин из Кельвана, мир его праху. В ее честь в Баньоле музыкант исполнил на бомбардине великолепную серенаду.
Гальван, врач. Лейб-медик кавалера де Сен-Васса. Был знатоком ядов, ему удалось сделать пилюли из Tanatos umbrae, это было большое достижение. В хирургии был последователем парижской школы.
Гвардеец. Боевой конь полковника Куленкура де Байе. Умел заплетать шаг. Днем тащил карету с мертвецами, а ночью, как и все мертвецы, превращался в скелет. Это был вороной со звездочкой на лбу и белыми чулками на передних ногах.
Гейон, капитан де. Повстречав в какой-то гостинице безутешную вдову Самплака, стал ее постоянной привязанностью и поехал с ней на воды в Баньоль-дель-Орн, причем все расходы взял на себя. Служил во втором корпусе королевской артиллерии, наводил пушки по математической таблице.
Ги Черт Побери. Бывший слуга черта Соломона Капитана (впрочем, возможно, он служит ему и по сей день). Днем его не видно, но слышно, как он клацает зубами, а ночью это блуждающий огонек. При жизни мечтал стать волынщиком.
Графиня, ссужавшая фламандские фунты. Сожительница господина де Нанси, лоренского палача. Звали ее Лизетта Зеленый Бриллиант, а титул она получила через мать от некоего голландца, именовавшегося господином Игнотусом[46] Фламандским, который запросто делал детей в Лорене, так как обещал передать своим незаконным отпрыскам титул и владения в Пондишери.
Девушка с церковной площади Комфора. Одна из попрошаек. Ее опечалило, что не было ни Ромео, ни его воспоминаний, ни белых лилий.
Домбаз, де. Сборщик налогов с китобойного промысла в Бресте, дядя барышень Самплака. Всего за один год разорил семью, после чего сбежал в Ванн со старшей племянницей, а среднюю оставил в интересном положении.
Дьюлебон. Слуга, которого взял с собой нотариус из Дорна, когда поехал выкапывать клад. Впоследствии Дьюлебон вступил в республиканскую кавалерию.
Дю Гранн, капитан фрегата. Один из тридцати шести родственников полковника Куленкура де Байе. Командовал отрядом шуанов, потом перешел в войско Принцепсов[47] и был убит пушечным ядром в битве при Вальми. Был храбр, охоч до женщин — как на постоялых дворах, так и в замках или за кулисами театров. Искусно управлял кораблем. Его смерть была большой потерей.
Дядя Мамера Хромого. Причетник францисканского монастыря в Кемпере, немного знал латынь, славился заклинаниями. Однажды ему раскроили голову камнем, не было больно, и кровь не пошла. Когда умер, какой-то англичанин купил его голову и увез в Эдинбург, в ней оказалось два черепа один в другом, а между ними вроде бы зола. Об этом случае много говорили.
Евлампий, Святой. В давние времена был монахом, потом — епископом. Из трав, собранных в разных местах, делал птиц и пускал их на поля. Мог прочесть целую страницу, не раскрывая книгу, славился искусством врачевать болезни кишок. Как-то раз был в Риме, почуял запах гари и по этому запаху узнал, что горит его церковь в городе Терре, поднялся в небо и приказал туче пролиться дождем. А сам, сидя на золотистом облачке, смотрел, как дождь гасит пожар. Он говорил, что умрет в день праздника Святой великомученицы Анны, и бретонцы перенесли праздник на другой день, чтобы Евлампий не умирал, и так поступали каждый год. Вот почему он прожил сто пятьдесят три года.
