верить глазам Хеннесси, перед ней стояла маленькая стеклянная бутылочка в форме женского тела, наполненная темной пигментированной жидкостью. Эти чернила были из разряда материалов, настолько великолепных сами по себе, что только самый смелый мастер рискнул бы истратить их на работу, которая по итогу могла оказаться уродливее, чем истраченный на нее великолепный материал.
Джо Фишер оказалась права. Хеннесси понравились магниты.
Предвкушая удовольствие, она повернулась к самому ценному живительному магниту в коллекции Боудикки.
И надолго застыла на месте. У нее не укладывалось в голове.
Разумеется, она чувствовала магниты, как, например, чернила; ощущала, что они ей нравятся. Однако это не шло ни в какое сравнение с эмоциями, овладевшими ею сейчас.
Молчание затянулось.
Это было потрясающе.
Это было ужасно.
И тогда Хеннесси начала смеяться. Она хохотала, не в силах остановиться. Хохотала до тех пор, пока не перехватило дыхание, а потом отдышалась и посмеялась еще немного.
Главным сокровищем коллекции Боудикки оказалось огромное полотно под названием «Джордан в белом», изображающее маленькую темнокожую девочку, позирующую в белом одеянии.
– Что смешного? – спросила Джо Фишер.
– Меня больше не интересует сделка, – сказала Хеннесси. – Потому что эту картину написала я.
Пиши картину для одного человека.
Однажды Хеннесси подслушала, как коллега художник дал Джей этот совет. Тогда он показался ей совершенно бесполезным, поскольку все, что делала Джей, и так посвящалось одному лишь Биллу Дауэру. И позже, когда Хеннесси сама начала заниматься живописью, она по-прежнему считала эти слова полной ерундой, ведь почему художник должен подстраиваться под чье-то мнение? Со временем она пришла к выводу, что эти слова имели другой смысл – простой призыв к конкретике, к тому, что стоит прислушиваться к мнению узкого круга лиц, а не пытаться угодить всем. В тот момент Хеннесси уже стала копиистом, а не настоящим художником, так что смысл этого совета уже не имел для нее значения.
Но, увидев коллекцию живительных магнитов Боудикки, она вспомнила те давние слова и приняла их всерьез. Так что Хеннесси творила для одного человека.
Точнее, для одной мыши.
Девушка нашла ее в углу подвала. Сперва внимание Хеннесси привлек хвост грызуна, хотя поначалу она не сразу поняла, что это хвост. Хеннесси подготавливала подаренный Лилианой холст, когда краем глаза уловила блеск в углу. Заинтересовавшись, она соскочила с табурета и среди пыли и паутины обнаружила присненную мышку. Ей не составило труда узнать в ней грезу не только потому, что грызун спал, а его пушистые маленькие бока мерно поднимались и опускались, но и потому что хвост мыши был покрыт чистым золотом. Паразит! Подумала Хеннесси. Но даже при этом была несколько очарована. Ей стало интересно, что за разум приснил такую приметную мышь.
Подняв зверька за позолоченный хвостик, девушка уложила его на рабочий стол рядом с мольбертом. Маленький талисман.
После встречи с Джо Фишер Хеннесси была решительно настроена его разбудить.
Она не знала наверняка, что именно делало «Джордан в белом» магнитом, но у нее имелась пара идей на этот счет. Картина была оригиналом, созданным под влиянием сильных эмоций. Портрет обладал удивительной точностью. Незаконченный портрет Фарух-Лейн показался Хеннесси отличной возможностью проверить эту теорию. Ведь он тоже был подлинником. Она начала его писать под давлением обстоятельств. И он также обладал поразительным сходством. Хеннесси испытала неописуемый восторг от реакции на ее работу Фарух-Лейн. Эта женщина не переставала не только гореть, но и упорно это отрицать.
Хеннесси рисовала всю ночь.
Она трудилась до изнеможения, преодолевая усталость, пока искра ее вдохновения разгоралась все ярче.
Так было и с «Джордан в белом».
Текли часы, портрет постепенно приобретал законченный вид, но между «Джордан в белом» и «Фарух-Лейн, Горящая» все еще существовала огромная разница – по мнению мыши, живительным магнитом по-прежнему оставался только один из них. Греза продолжала неподвижно лежать на рабочем столе рядом с мечом, который принесла Фарух-Лейн, пока Хеннесси встречалась с Джо Фишер.
Хеннесси сменила тактику и опять вернулась к эскизам. Суть работы легко ускользала с последними мазками кисти. Возможно, стоило обратиться к подлинной силе ее ранней работы.
Мышь продолжала спать.
В порыве исступления Хеннесси воссоздала «Джордан в белом», усовершенствовав работу матери; вероятно, «Фарух-Лейн, Горящая» не помешало бы усилить сходство. Она подправила лицо. Улучшила текстуру блузки. Переделала фон.
Мышь продолжала спать.
Сперва Хеннесси даже позабавило, как настойчиво что-то от нее ускользает.
Затем она озадачилась, что же именно она упускает.
Потом расстроилась, поскольку исчерпала все идеи.
И, наконец, просто разозлилась.
Почему то, что с легкостью далось ей в детстве, когда она почти не владела навыками, не выходит сейчас, когда она умеет в разы больше? Неужели ее творению не хватало надрыва? А может, это мазки кисти ее матери, скрытые под работой Хеннесси, превратили «Джордан в белом» в живительный магнит?
Хеннесси начала швырять вещи. Сперва тюбик с краской. Затем кисть. Потом палитру, бумаги, табуретки.
Истерика не приносила облегчения, но и не слишком удручала, поэтому Хеннесси продолжала ее, пока не подняла голову и не обнаружила, что у нее появилась компания.
Фарух-Лейн скрестила руки на груди, умудряясь даже в шелковой пижаме выглядеть подобающе деловой встрече. Взъерошенная Лилиана с участливым видом куталась в накинутое на плечи одеяло.
– Хеннесси, сейчас полпятого утра, – хриплым, полусонным голосом сказала Фарух-Лейн.
И только? До рассвета оставалось больше времени, чем Хеннесси предполагала.
– Ночь – время, когда творят гении, в то время как жалкий мир посредственностей спит…
Фарух-Лейн махнула рукой, жестом приказывая девушке заткнуться. Она перешагнула через устроенный бардак, аккуратно минуя тюбик краски, из которого на бетонный пол вытек небольшой червячок зеленой краски.
– Нет. Не смей начинать свой очередной монолог. Молчи.
– Что случилось, милая? – сонным голосом ласково спросила Лилиана.
Фарух-Лейн снова подняла руку.
– Нет. Не отвечай. Ничего не говори. Ничего не делай. Замри.
Она развернулась на пятках и поднялась обратно наверх, оставив Лилиану и Хеннесси наедине. Провидица, по-прежнему завернутая в свой плащ-одеяло, присела на нижнюю ступеньку, терпеливо поджидая Фарух-Лейн. Вскоре девушка вернулась с нераспечатанной пачкой карточек в одной руке и перманентным маркером в другой. Она не спеша сняла с карточек пленку, нашла мусорное ведро и выкинула в него упаковку – настоящее бунтарство посреди разгромленного подвала. После чего бросила стопку карточек и маркер на стол рядом с Хеннесси.
– Я использовала этот метод с некоторыми из моих клиентов, – сказала она. – Тебе запрещено говорить. Я буду задавать вопросы, а ты писать или рисовать ответ на карточке. Над ответом можно думать сколько угодно, но чтобы его
