— Рано, солдат, рано. Ты еще нам нужен.
Хочу голову повернуть — не могу. Вообще пошевелиться не могу. И темно вокруг. Нет, думаю, наверное, я все-таки умер. Тут вдруг вижу Веру. Стоит передо мной такая, как в первый раз, когда я ее в церкви увидел. Только в глазах синих слезы.
— Что ж ты, Ольгушка, мне так больно делаешь? — говорит мне Вера. Я ей ответить не могу, только слушаю. — Больше никогда так не поступай. Не позорь нашу любовь, — и исчезла.
А вместо нее мать покойная стоит. Строгая. В пальто сером драповом, в котором на работу ходила, и пальцем у меня перед носом трясет:
— Ты что удумал, срань болотная! Я тебя одна, без мужа вырастила! Жизни не видела, чтобы ты жил! Зла не хватает! Возвращайся домой немедленно! — и тоже пропала.
А рука тяжелая у меня так на плече и лежит. Голос в ухе мне опять говорит:
— Слушай маму, солдат. Поезжай в Черняевск и делай, что должен.
Тут мне как-то повернуться удалось, и тьма рассеялась. Стоит у меня за спиной мальчик-таксист, трясет меня за плечо, лицо перепуганное, белее снега вокруг.
— Мужик, ты что? Зачем ты так? Поехали в город, мужик.
Я гляжу на руки, а они обожженные, все в крови и в порохе. Карабин в снегу лежит, ствол разорванный. Патрон, что ли, переклинило? Да нет же, от клина ствол не разрывает, просто выстрела не происходит. Разрывает от препятствия в канале ствола — воды, песка, грязи. Упаковывать оружие надо лучше, когда закапываешь! Вороны надо мной летают, ругаются. «Карма, карма!» — кричат.
— Поехали, — говорю таксисту, — на Витебский вокзал, билеты до Кенига брать.
Вот так в Черняевск и уехал. Тринадцать лет жизни в городе на Неве оставил.
Следак замолчал. Седой тоже молчал, выбивая морзянку указательным пальцем правой руки по «сталинской» столешнице.
— Мистика началась, — констатировал Седой, — или шизофрения. Кому как больше нравится. Поэтому ты, наверное, не стал дальше писать о себе. Споткнулся об эзотерику. Духи, голоса — понял, что здесь твоя болезнь началась. Думаю, ты сам ее начало вычислил, Следак.
— Может быть. Только я все равно не помню, как писал. Зато теперь знаю, что хочу описать, что дальше случилось. Очень хочу.
— Значит, в тебе опять писатель просыпается. Эх, жаль, ты не попался мне раньше. Мы бы с тобой стопудово сработались, до болезни твоей. Все про зло бы тебе объяснили, чтобы ты, как собака, за хвостом своим не гонялся.
— Это ты о чем?
— О теориях твоих. Ты ж почти до истины добрался. Только тебя дети запутали. Твой больной вопрос. Воспитание — чепуха. Не надо с внутренним злом бороться. Заставлять людей быть постоянно добрыми — все равно что пытаться делать из тигра вегетарианца. Бесполезно. Борись с внешними проявлениями зла в любом виде, и все. Чем мы и занимаемся. Служим добру. Вот говорят, не делай добра — не получишь зла. А надо ли его вообще делать, добро-то? Может, просто не делать зла для начала? Вот животные не знают ни добра ни зла. Кто их обвинит в жестокости или в жадности? Одни инстинкты. А мы-то знаем разницу, нас за это из Рая поперли. Так что увидишь зло — уничтожь его. Целиком его никогда не извести. Пусть даже Сатану в кандалы закуют и тысячелетний рай на земле начнется. Зло все равно останется в наших душах. Тут ты прав. Но наша задача в другом — не дать ему восторжествовать. Увидел — уничтожь. А со злом внутри души бороться бесполезно — оно вечно, это все равно что с эндорфинами бороться. Не с наркомафией, а с эндорфинами в гипофизе и в своей крови. Тоже ведь наркотики — понимаешь?
— Понимаю, что ты тоже сумасшедший, коллега. И тоже подсел на эту тему. А насчет «увидишь зло — уничтожь его» Димону очень бы понравилось. Это его жизненное кредо. Может, вы из одной компании, Аркадий? Может, он тебя ко мне послал?
— Опять обострение у тебя, Следак, пошло. Не веришь ты никому и ни во что. Вот твоя главная проблема. Без веры человек пустой и несчастный. Нет у него ни любви, ни света.
— А ты во что веришь, Аркадий?
— Верю, что мы с тобой докопаемся в твоем бреде до истины. До начала болезни уже докопались. Я, кстати, не просто так читал твою биографию, я еще и проверить кое-что успел. Чтобы убедиться, что писанина твоя не бред больного мозга. Тебе интересно будет некоторые факты узнать.
— Ну-ка, ну-ка, что за факты такие?
— Пришлось поискать людей, которых ты там упомянул, чтобы убедиться, что они реальные, а не вымышленные персонажи твоих книг.
— Опять книги! Не помню я никаких книг. Читать любил всегда. Читал много запоем, но писать даже не пытался.
— Однако написал, — Седой прищурился, как бы вспоминая, — аж пять книг. Все под псевдонимами. Первую, «Порог сердца», вообще под двойным. Потом «Госстрах», «Карлович», «Рудимент» и «Новые гаруспики». Все под псевдонимом Белкин. Продавались не ахти как, зато стабильно, издатели не жаловались, хотя, когда ты исчез, тоже не расстроились. Читатели у тебя подобрались странные, искали в твоих мистических заумных триллерах то, чего там никогда и не было, — смысл. Смысл, который всегда терялся в попытках умствований и хитросплетенных сюжетах. Но многим такое нравилось, так что можно смело сказать, что Белкин — твой единственный удачный проект, где небольшой талант искупался актуальной темой, перевернутой с ног на голову, и обилием черного юмора.
— Прелестно. И когда же вышла последняя повесть Белкина?
— Как раз перед убийством Кобылинского — думаю, что ты ему обязательно презентовал экземпляр с автографом. «Новые гаруспики» — для упертого язычника чтиво в самый раз. Страшная, мрачная история, в которой ты, Следак, попробовал в очередной раз объяснить себе причину существования маньяков. В главном антигерое книги просыпается, помимо его воли, дух его далекого предка-этруска, который в прекрасной Тоскане, еще до римского вторжения, был знаменитым гаруспиком — толковал будущее по внутренностям жертв, предназначенных Зеленому Тухулке, одному из адских этрусских демонов. Мужик работал на телеканале РБК финансовым аналитиком и вел двойную жизнь. Днем оставался обычным метросексуалом, скучным обывателем и завсегдатаем караоке-баров. А ночью бегал по Битцевскому парку с молотком и ножом в поисках объектов для новых предсказаний. Особенно хорошо тебе удались описания анатомических подробностей внутреннего строения жертв. Полагаю, позаимствованные в каком-то из твоих дел. Аналитик о гаруспике в себе, конечно, не подозревает, ночную резню совершает в лунатическом состоянии. Живет он один, и заметить его странностей некому. Зато прогнозы становятся все точнее и точнее, карьера идет полным ходом. Его даже приглашают в финансовые советники к президенту. Но однажды его находят голым, мертвым, с выпущенными кишками на лужайке Битцевского парка, здесь-то и начинается главное действие книги.
