Но это в наши дни.
В январе 1959 года ситуация была совсем иная — примерно та же, что с нелегальным старательством.
В действовавшем на тот момент Уголовном кодексе кары за браконьерство предусматривались смешные. Пятьсот рублей штрафа или полгода исправительных работ (даже не зоны). При отягчающих обстоятельствах — год исправительных работ.
Хотя и тогда можно было очень сильно пострадать за незаконную рыбалку. Вопрос в том, ГДЕ ловить. Лучше было не забрасывать сеть в пруд, где колхоз разводил карпов. Или в озеро, где рыбхоз выловил сорную рыбу и запустил взамен ценную. Такая рыбалка классифицировалась уже иначе — как хищение социалистической собственности. За такое деяние, совершенное в особо крупных размерах, можно было даже расстрел схлопотать — прославленный классикой «указ семь-восемь» к 1959 году не отменили. Применяли крайне редко, однако не отменили.
Но на Лозьве, в ее верхнем течении, государственного либо колхозного рыбоводства не существовало. А за незаконную поимку «дикой» рыбы кары полагались символические — никто и никогда не пойдет на крайне тяжкое преступление, чтобы скрыть незначительное, грозящее пустяковым наказанием.
Да и не стал бы никто Ряжнева наказывать, даже если бы принципиальный комсомолец Юдин накатал на него заявление в рыбнадзор. Ну, ловит уважаемый человек не совсем законно в тайге рыбу, кормит своих работяг — не оскудеет от его ловли Лозьва. Рыбный промысел во 2-м Северном даже прятать особо не стоило — все в округе наверняка о нем знали и относились с пониманием. Тем более что начали эту практику скорее всего геологи: приспособления для развешивания рыбы не выглядят новыми, недавно поставленными — могли сохраниться с прежних времен, когда в поселке квартировала ГРП.
Вот если бы дятловцы двинулись в свой последний поход пару-тройку лет спустя…
За эти годы в законодательстве очень многое изменилось. В конце 50-х правительство наконец заметило давно назревавшую проблему: рыбы во внутренних водоемах становится все меньше и меньше, уловы неуклонно падают. Стали искать причины, но самую главную — индустриализацию, проведенную в рекордные сроки без малейшей оглядки на экологию, — упустили из виду. Нашли других виновных: дескать, слишком много и бесконтрольно ловит население. Запретили продажу сетематериалов в личное пользование, внесли коррективы в правила рыболовства, многие снасти и способы ловли угодили в разряд запрещенных. А вскоре и наказания ужесточили: по статье 163 Уголовного кодекса, введенного в действие в 1961 году, за браконьерство можно было получить уже четыре года зоны. И штрафы стали отмеривать иначе: не пятьсот рублей за все, но за каждый незаконно выловленный хвост отныне начислялась оговоренная сумма — при промысловых объемах цифры набегали огромные.
Но в 1959 году действовал еще старый кодекс, лояльный к браконьерам.
* * *
Пройдя по кругу и перебрав все возможные в условиях Ивдельского района нелегальные промыслы, мы поневоле вновь возвращаемся к золоту. Но не к старательской его добыче — к промышленной.
Небольшой частный рудник.
Огнев в сотрудничестве с Ряжневым вполне мог его организовать. У первого были необходимые познания в геологии и, скорее всего, информация о нахождении небольшого, но богатого золотом участка невдалеке от 2-го Северного. У второго — материальные и людские ресурсы и техника.
Необходимо учитывать еще один момент: Ивдельский район — это самая периферия зоны ответственности «Уралгеологии», базировавшейся в Свердловске. Чуть севернее, за границей района, начинались владения «Воркутагеологии», что вела геологоразведку на Приполярном и Полярном Урале. Т. е. начальство от геологов, обосновавшихся во 2-м Северном, находилось очень далеко — а в таких случаях, как правило, дисциплина падает, и процветают самые разные злоупотребления.
Мог Огнев-Борода, например, подменить керновые пробы, показавшие высокое содержание золота? Представляется, что мог.
Но золото в кернах — не россыпное, а коренное, старателям недоступное. Чтобы добраться до заветного металла, содержащегося не в речном песке, а в кварцевой породе, нужны буровзрывные работы, нужно серьезное оборудование, измельчающее породу (на россыпях всю эту работу за золотоискателя выполнила река еще много-много тысяч лет назад: разрушила горную породу, содержащую золото, перемолола ее до песчаного состояния).
Хотя не исключено, что дело не связано с керновым бурением. Борода мог как-то узнать всё же о золоте россыпном — и утаил информацию, приберег для себя.
Но вот чего он никак не мог сделать, так это сохранить в полной тайне гипотетический рудник, организованный им на пару с Ряжневым. Рабочих на руднике надо снабжать самыми разными вещами, продовольствием в первую очередь, — и регулярные рейсы туда никак бы не остались незамеченными. А еще продовольствие надо где-то закупать, и закупки в таких количествах, явно избыточных для 41-го квартала, непременно вызвали бы вопросы. А еще над тайгой достаточно активно летала авиация — утаить прииск от взгляда сверху очень сложно. А еще…
Наверное, достаточно. Уже понятно, что в полной тайне сохранить рудник было невозможно. Слухи о том, что Ряжнев и Огнев чем-то непонятным занимаются в тайге, непременно поползли бы. А дело тут пахло не полутысячей рублей штрафа, разведанные запасы — это разведанные запасы, и не столь важно, доложили о них начальству или нет (не доложил — получи еще одну статью в довесок: злоупотребление служебным положением).
Незаурядный ум Огнева отмечали все, кто с ним общался. И он придумал-таки выход простой и изящный: не маскировать то, что никак нельзя замаскировать, а…
А что именно он придумал, попробуем восстановить в очередной художественной реконструкции.
Реконструкция № 2. Золотопромышленная артель «Рога и копыта» (Вижай, 4 октября 1957 года)
В дверь не то стукнули, не то скребнули чем-то, словно крупный пес лапой ткнул, — она дернулась внутрь на пару ладоней и замерла.
— Заходи уж, Абрам Осич, — позвал Гриднев, не сомневаясь, кто пожаловал, — лишь один человек стучался к нему таким образом.
Дверь проползла вперед еще немного, в кабинет бочком протиснулся Фейгин, в руке какие-то бумаги.
— Что там у тебя? — спросил Гриднев без малейшего энтузиазма.
Вечерело, и за окошком смеркалось, и он вообще-то уже собирался домой.
— Завизируй, Георгий Северьяныч, поставь закорючку, — Фейгин положил на стол три листка, ткнул пальцем в угол одного: здесь, мол.
Гриднев мельком глянул — и не понял ничего. Взял листы в руки, просмотрел — и все равно не понял. Анкета, автобиография, заявление о приеме на работу… Фамилия незнакомая. Подписи Фейгина как заместителя начальника участка вполне бы хватило кадровикам для оформления приказа.
— Что сам-то не подпишешь? Он из сидевших?
Гриднев скользнул взглядом по анкете, нашел нужную графу, сам себе ответил:
— Да вроде нет…
— Подпиши, Георгий Северьяныч, — сказал Фейгин настойчиво.
Гриднев глянул на него исподлобья. Фейгин стоял невозмутимо, но смотрел в сторону, словно бы очень заинтересовавшись печкой или лежавшими рядом с ней поленьями.
— Да что неладно-то с парнем?
Фейгин пожал плечами и промолчал.
Гриднев вздохнул, вчитался в бумаги. Рогов Николай Иванович, тридцать лет, семь классов образования, разведен, не сидел, в плену и на оккупированной территории не был. На вид все путем, а что родился в Кустанае, так мало ли как судьба людей по стране швыряет.
Но Фейгин — тертый калач и на всевозможные грозящие неприятности нюх имеет прямо-таки небывалый. Недаром сидит заместителем уже при четвертом начальнике участка, причем одного, предыдущего, проводил на повышение, а двух других как бы совсем наоборот… Самому же ему это кресло не светит — с его-то статьей в анкете, в той графе, где про судимость. Ему бы замом до пенсии спокойно досидеть, недолго уже осталось, два с чем-то года.
