Но что-то было не так. Что-то было ужасающе неправильным. Ну да, ведь ее тело под ней — ее собственное тело — продолжало спать.
Пятилетний Камерон медленно таял, как песок, бежавший сквозь его крошечные пальчики, рассыпаясь вокруг мальчика, падая на его согнутые коленки… Таял весь сразу, не по частям, он терял очертания, как будто его поглощал белый туман. А Эва все спала, не сознавая опасности, которой подвергался ее сын, спала, пока его облик слабел, исчезал из виду, окутывался туманом.
Потом Эва начала осознавать присутствие во сне кого-то еще — и так отчетливо, так живо, что подумала: во сне? Не проснулась ли я? Темный, но четкий силуэт какого-то человека, наклонившегося над ней. У фигуры были узкие плечи и хрупкое сложение, человек тянулся к Эве, его затененное лицо нависало всего в нескольких дюймах над ней, и от фигуры шел запах, казавшийся и странным, и в то же время знакомым, запах, смешанный с тухлым дыханием человека… Эва попыталась отвернуться, но два огонька, светившиеся в провалах глубоко посаженных глаз, удержали ее, завороженную и испуганную. Эва уже не видела себя со стороны — она снова вернулась в собственное тело и почувствовала ужасное давление, прижимавшее ее к кушетке.
Эва глубоко вздохнула и осознала, что дыхание темной фигуры просто чудовищно: от нее воняло гнилью, словно из старой помойной ямы. Но сквозь смрад пробивался и некий скрытый запах, острый, пикантный… какое-то моющее средство? Эва чувствовала: ее исследуют, изучают. Дернулась было в сторону, но темная голова со светящимися глазами последовала за ней. Черты ночного посетителя, все еще затененные, начали проявляться: крючковатый нос, выдающийся далеко вперед, и раздвоенный подбородок, сильно выступавший над тонкой костлявой шеей. Эва не могла разобрать цвета его глаз, только и видела, что две светящиеся точки, похожие на поисковые огни, с помощью которых гость заглядывал в ее душу. В том, что этот человек опасен, сомнений не было — так же очевидно, как дурной запах, вырывавшийся из его тонких губ.
Он поднес узловатую руку к лицу Эвы, его костлявые пальцы скрючились. Провел рукой по лицу, и, хотя его прикосновение было легким, Эве показалось, что на коже остались царапины. И во сне, и наяву она болезненно вскрикнула.
Кусок угля в камине с треском развалился в огне, но ни этот звук, ни звук собственного крика не смогли разбудить Эву. Она продолжала спать тяжелым сном. Ее ноги согнулись, руки скрестились на груди, пальцы впились в плечи, а с губ срывался стон.
Когда ночные ужасы становятся невыносимыми, люди обычно просыпаются — а Эва продолжала спать…
Она отпрянула, уходя от холодного прикосновения, но вдруг в тот момент, когда ужас достиг апогея, почувствовала, как костлявая рука отодвинулась и вместо нее что-то другое коснулось Эвы — на этот раз теплое и успокаивающее. Маленькая мягкая ручка погладила ее шею, и страх начал медленно таять.
Тело Эвы расслабилось, ведь прикосновение этой маленькой руки — детской руки — исцеляло, отгоняя прочь и ужас, и… и чувство вины. Эва смутно видела лишенное черт лицо под шапкой волос, настолько светлых, что они казались белыми, неустойчивый образ быстро ускользал. Ночной кошмар рассеялся, как туман, и покинул ее.
Она произнесла имя, произнесла как вопрос:
— Камерон?
И звук собственного голоса наконец разбудил ее. Эва пошевелилась, почти неохотно открывая глаза, не желая, чтобы безмятежность последнего момента исчезла.
— Камерон? — повторила она, и, хотя ответа не последовало, удивительное чувство покоя не исчезло.
Эва села и огляделась по сторонам, как будто ожидая увидеть своего сына где-нибудь здесь, в комнате. Но гостиная была пуста, никого. Ничего не изменилось.
Вот только фотография Камерона, стоявшая на журнальном столике, почему-то упала на пол.
Она лежала на боку, опираясь на подставку, и глаза Кэма, казалось, смотрели прямо в глаза Эвы.
Фотография почти полностью заняла внимание Эвы, но все же не отвлекла от осознания, что кое-что новое появилось в комнате. Странный запах до сих пор витал в воздухе, и теперь Эва его узнала — резкая вонь карболового мыла, только она и осталась от ее сна.
— Подержи-ка Честера, пока я поищу что-нибудь вместо поводка.
Гэйб поднялся на ноги, на коленях его джинсов остались темные влажные пятна, потому что ему пришлось опуститься на мокрую траву. Он держал пса за ошейник, пока Лорен не пришла на помощь.
— Хороший мальчик, — приговаривала она ласково в настороженно поднятое ухо пса. — Тут нет ничего страшного, ведь правда? — Она обняла Честера за шею.
Гэйб в молчаливом раздражении покачал головой. Он пытался уговорить пса войти в парадную дверь Крикли-холла, но Честер упирался всеми четырьмя лапами. Чем энергичнее тащил его Гэйб, тем сильнее сопротивлялась собака, приседая на задние лапы и цепляясь когтями за землю. Гэйб не понимал страха животного. Конечно, в Крикли-холле не слишком-то уютно, это правда, и не слишком удобно, но это ведь был просто дом, обычное строение из камня, извести и дерева. Может быть, Честер уловил некие вибрации, исходившие от Эвы? Она ведь, судя по всему, думала, что в Крикли-холле живут привидения. Наверное, это было чудачеством, однако Гэйбу совсем не хотелось спорить с женой, она ведь все еще страдала повышенной чувствительностью. И именно поэтому он обещал снять какой-нибудь другой дом, если Эва не привыкнет к этому за две недели… нет, теперь уже за одну неделю. Он был уверен, Эве расхочется переезжать, как только она избавится от мысли о неведомых призраках. Да, но что делать с Честером?
Гэйб и Лорен нашли пса на дороге в полумиле от реки, он уверенно держал курс к неведомым землям. Но Честер все же остановился, когда Гэйб и Лорен подъехали к нему; он вскинул голову, глаза его радостно вспыхнули, как будто он узнал машину. Псина с легкостью согласилась забраться на заднее сиденье, и его короткий толстый хвост весело мотался из стороны в сторону. Четвероногий беглец с энтузиазмом отвечал на объятия и поцелуи Лорен. Но когда Гэйб развернул машину на сто восемьдесят градусов и повел ее назад к Крикли-холлу, Честер снова заволновался.
Гэйбу пришлось взять пса на руки и перенести тощее дрожащее тело через мост, а потом тащить дворнягу за ошейник через лужайку ко входной двери. Честер всячески выражал свой протест, его темные глаза чуть ли не выскакивали из орбит. Гэйб неохотно вернулся с Честером к дубу, где висели качели, давая псу возможность немного успокоиться, — но сделал он это скорее ради Лорен, чем ради Честера, уж слишком расстроила девочку паника пса.
