На кухне появилась мать Джимбо в обнимку с желтой плетеной корзиной, доверху загруженной только что выстиранным, пахнущим свежестью и еще теплым после сушилки бельем. Этот запах контрастировал с печальным выражением лица Марго. Она остановилась рядом с сыном и сказала.
– Надеюсь, ты ничего не скрываешь от мистера Андерхилла, Джимбо? Понимаю, есть вещи, которые, по-твоему, маме рассказывать нельзя, но сейчас у тебя хороший шанс поделиться всем наболевшим… Ты меня слушаешь?
Джимбо пробормотал, что да, слушает.
– Дело ведь нешуточное, сын. Твой лучший друг исчез. Еще одного мальчика нашли мертвым. Ты понимаешь, о чем я?
– Угу… – Он не мог заставить себя посмотреть ей в глаза.
Марго пошлепала сыну ладонью по макушке и повернулась, чтобы уйти. Вскоре ее шаги донеслись с лестницы, ведущей на второй этаж. Тим посмотрел на съежившегося на своем стуле по ту сторону стола мальчишку.
– Джимбо, даже твоя мама знает, что ты по-прежнему что-то скрываешь от меня.
Парень, казалось, еще крепче вжался в спинку стула.
– Но о доме она не знает ничего, так?
Джимбо вздохнул Боясь не выдержать, он не поднимал на Тима глаз.
– Зря мы туда поперлись…
Тиму вспомнилось, как он видел двух ребят идущими через Соборную площадь и сворачивающими на Джефферсон-стрит.
– Лично ты не хотел ввязываться в это дело, правильно?
– Да он не слушал меня, – воскликнул Джимбо. – Марк прямо сбрендил. Хотя, если честно, причина сбрендить у него была.
– Расскажи, – попросил Том.
И Джимбо рассказал ему – и конечно же рассказал больше, чем сам того хотел.
По его словам, Марк стал каким-то странным после того случая с фонариком – рассерженным и смущенным одновременно. Он будто чувствовал, что дома на Мичиган-стрит надо остерегаться, и вынашивал какие-то планы относительно его. В то же время источником огромного беспокойства Марка стала мать.
Через два дня после испуга Джимбо и последовавшего за ним обморока Марк заявился домой через полчаса после наступления «комендантского часа» и вместо того, чтобы, как он ожидал, подвергнуться допросу, застал свою мать сидящей на краю ванны и оцепеневшей, как ему показалось, от страха. Именно после того вечера ее депрессия стала усугубляться с каждым днем.
– И мы думали, что там, в доме, прячутся двое, – рассказывал Тиму Джимбо. – Здоровенный парень в черном пальто и девушка Мы часами торчали на другой стороне улицы, надеялись засечь, как этот парень выходит из дома Ему же надо покупать еду, правильно? Особенно если он девушку держит как заложницу, так мы с Марком думали. А может, это была не девушка, как считал Марк, а Шейн Ослендер, кто знает? Он же такой тощий. Как-то днем мы позвонили в полицию и сказали, что «убийца из парка Шермана» прячется в том доме, однако ничего не произошло. Не знаю, они, по-моему, даже не приехали посмотреть на дом.
– Они не осматривали его?
– Мы, во всяком случае, этого не видели. – Джимбо приподнял и опустил плечи. – И нам в ответ не позвонили тоже. Чтоб я еще раз делал доброе дело для копов… Получается, вот дом, вот мама Марка. И его мама знает что-то об этом доме, знает наверняка. Состояние ее ухудшается с каждым днем Марк говорил мне: «Она будто думает, что там обитает Черная смерть.[17] Она делается похожей на одну из тех крестьянок Восточной Европы, откуда родом ее предки. Как старухи из „Дракулы“, одетые в черное». Вот как он говорил А что ее гложет? То, что она знает об этом доме! И от этого Марк окончательно на доме зациклился.
Джимбо глянул на Тима, прикусив щеку изнутри:
– Он думал, ему удастся найти там объяснение, отчего его мама такая в последнее время. Может, какие-то фотографии, или старые документы, или что еще – может, даже пятна крови… – Джимбо был явно встревожен, в глазах его сверкнул гнев. – Он хотел осмотреть дом. С этого все и началось. С того самого дня мы ни разу не видели там никого и ничего, никто не входил в дом и не выходил оттуда Если «убийца из парка Шермана» когда и прятался там, то, похоже, он оттуда сорвался. И вот еще что…
В глазах его вновь полыхнул гнев.
– Он не доверял мне. Придурок. Он собирался нарушить свое хваленое «слово» и не хотел меня вмешивать.
– Джимбо, ради бога, что Марк сделал? – спросил Тим, почувствовав, что они наконец приближаются к важному моменту.
– Влез в дом. Разбил стекло на заднем дворе и забрался внутрь. Он рассказал мне об этом уже потом, а тогда якобы не хотел меня вмешивать. Конечно же, все врал, гад.
В тот вечер Марк позвонил Джимбо по мобильному и удивил его, предложив сходить к фонтану – посмотреть что там происходит. Если они отправятся туда вместе, никакой маньяк им не страшен. Самой большой опасностью была возможность того, что прогулка по парку Шермана окажется более скучной, чем фланирование по Мичиган-стрит.
Предложение Марка обрадовало Джимбо, желавшего держаться как можно дальше от человека, чьи глаза нашли его через окуляры отцовского бинокля. И хотя походом в парк Шермана они, несомненно, нарушали свои клятвы – нужно было честно признаться в этом, – но сама суть клятв и заверений оставалась нетронутой, поскольку присутствие полудюжины копов, вроде офицеров Роута и Силвиджа, гарантировало безопасность для любого молодого человека в радиусе ста футов от фонтана. Если уж на то пошло, родители должны были бы умолять своих детей проводить вечера в парке Шермана.
Выйдя из дома, они пошли по переулку, и Джимбо чувствовал радостное облегчение от этого знакомого действия. Слишком часто в последние дни, как во сне, ощущался привкус ограничения свободы по воле чьих-то абсурдных желаний. Сейчас же в душе чувствовалась легкость, будто их освободили от пут и вернули в восстановленный привычный мир.
На Западной Ауэр-авеню мужчина в серой футболке команды Мичиганского университета, в серых хлопчатобумажных шортах и шлепанцах мыл темно-синюю «тойоту-камри» на широкой, в две полосы, подъездной дорожке. Он натирал капот машины, и тяжелые мускулы рельефно выделялись на руках и ногах. Когда ребята поравнялись с ним, здоровяк посмотрел на них и улыбнулся.
– Привет, молодежь, как дела?
– Нормально дела, – ответил Джимбо.
Мужчина лег грудью на капот, продолжая улыбаться:
– Ну и отлично. Только будьте осторожны, ладно?
Дневная жара еще не спала, и магазины были открыты. Продавцы скучали, облокотившись на прилавки, поглядывали украдкой на часы. Машин было не много. По их стороне улицы брели лишь старенькая женщина, согнувшаяся едва ли не параллельно тротуару, и мужчина, которого недавно прогнали из винной лавки, – он нацеливался кулаками на счетчик платной стоянки. У старушки в руке была плетеная сумочка, где лежала головка кочанного салата.
