Александр поставил блюдо под холодную воду и внимательно наблюдал, как вода, перемешиваясь с кровью, вытекает в раковину. Сперва рубиновая, как спелый гранат, потом ярко-розовая, как губы молодой женщины, потом просто розовая, как кожа здорового младенца и, наконец, совсем бесцветная, какой и полагается быть проточной воде.
Придерживая грудки рукой, Александр слил воду и выложил на сито, чтобы стекли остатки воды. Он промакнет их салфеткой, чтобы были совсем сухими… Пока же нужно было позаботиться о гарнире и соусе.
Сперва гарнир. Александр никогда не промывал рис, как делают многие домохозяйки, которые не хотят шевелить мозгами. Старые клуши. Если бы они хоть раз поинтересовались, как готовят рис на Востоке! Как говорится, элементарно, Ватсон. Главное – соблюсти пропорции и температурный режим.
Александр отмерил два стакана риса и высыпал его в кастрюлю. В другую кастрюлю, в которой собирался его варить, налил три стакана воды и поставил на огонь. Когда вода в кастрюле, стоявшей на огне, закипела, он засыпал туда рис, подождал, пока вода снова закипит, накрыл крышкой и посмотрел на часы. Через двенадцать минут нужно будет снять рис с огня. И ни в коем случае не прикасаться к нему.
Александр не торопился. Он действовал размеренно и спокойно, со знанием дела. Пока готовится рис, можно заняться соусом. Апельсины, лежавшие на столе, ловили своими оранжевыми боками отблески настенного светильника. Подкинув апельсин вверх и ловко поймав его, Александр принялся натирать цедру. Когда с первым апельсином было покончено, он принялся за второй. Отставив приготовленную цедру в сторону, Александр поправил на голове поварской колпак и поставил на огонь сотейник, в котором распустил сливочное масло. После этого влил туда стакан вина и высыпал приготовленную цедру. С удовольствием потянул ноздрями поднимавшийся над сотейником аромат. Сделал огонь послабее и развел в пиале крахмал, который тоже добавил в сотейник.
Вспомнив про рис, взглянул на запястье. Еще полторы минуты.
Он принялся разделять апельсины на дольки. Старательно снимал белые волокна, чтобы они не испортили блюда, изредка поглядывая на часы. Все. Он выключил под кастрюлей с рисом огонь, но крышку не открыл, оставив его томиться еще на двенадцать минут. Помешал соус, который начал постепенно загустевать. К тому времени, как соус дошел до нужной кондиции, оранжевые апельсиновые дольки, чистенькие и аппетитные, были уже готовы. Александр осторожно опустил их в сотейник и смешал с основой.
Несколько минут он с удовольствием смотрел, как булькает почти готовый соус, затем подцепил немного на кончик ложки и поднес к носу. Кажется, то, что нужно. Он попробовал соус на вкус и зажмурился от удовольствия. Пора выключать.
Теперь самое главное – грудки. Вода с них уже стекла. Но все же они были еще довольно влажными. Он промокнул их салфеткой, чтобы убрать лишнюю влагу, и опустил на тарелку. Достал баночки с перцем, солью, куркумой и, немного подумав, добавил к ним кориандр.
Сначала – натереть солью. Потом перцем. Потом кориандром. И уж затем – куркумой. Бледно-розовая нежная мякоть постепенно становилась желтой, будто внутри у нее зажглась маленькая волшебная лампочка. Александр поставил перед собой две большие плоские тарелки, положил на дно хрусткие бледно-зеленые пупырчатые листья салата и в центр каждой тарелки аккуратно поместил натертые специями грудки.
Черт побери, чуть не забыл про рис! Он бросил нервный взгляд на часы. Облегченно вздохнул. Самый раз. Александр снял крышку и вдохнул теплый ароматный пар, поднимавшийся от кастрюли. Немного соли. Немного масла. Придерживая еще горячую кастрюлю кухонным полотенцем, начал осторожно, не сминая, перемешивать. Белоснежный рис, смешиваясь с маслом, заблестел, как высокогорный снег под лучами солнца. Зерна рассыпались, круглые и плотные, не склеиваясь. Не то что какая-то размазня, которую кто-то смеет называть рисом! Александр не удержался и взял немного риса в рот. Замечательно! Великолепно! Его нейтральный вкус превосходно оттенит вкус грудок и апельсинового соуса.
Александр выложил рис горкой на коническую тарелку с высокими краями. Сперва хотел украсить резными листочками петрушки, но понял, что это лишнее.
Стол в гостиной он застелил скатертью насыщенного голубого цвета. На ее фоне оранжевые дольки апельсина будут смотреться просто незабываемо. Жаль только, что нельзя сохранять вкус. Александр водрузил тарелку с рисом в центр стола. С двух длинных сторон поставил грудки, политые соусом и украшенные полумесяцами апельсиновых долек. Коньячного цвета дольки горели на зеленых листьях салата словно янтарь, выброшенный на берег приливной волной.
Возле тарелок Александр разложил ножи и вилки. Поставил фужеры из тонкого стекла на высоких ножках и бутылку вина. Окинул получившуюся картину оценивающим взглядом. «Хорошо». В прихожей стояла его сумка, с которой он сюда пришел. Достав из нее «Полароид», Александр вернулся в гостиную и сделал несколько снимков сервированного стола. «Интимный ужин на двоих», – назвал он мысленно свою работу. Он был удовлетворен. Никто не скажет теперь, что он не умеет готовить. Спасибо тете Маше.
Александр принялся за уборку. Тщательно перемыл всю посуду, которой пользовался во время приготовления блюда, протер все детали, к которым мог прикасаться, собрал инструменты и уложил их в сумку. Зашел в гостиную и вытер бутылку и фужеры. Кажется, все. Он удовлетворенно вздохнул и опустился в кресло. Минут десять он сидел, глядя на украшенный стол. Несколько раз поднимался, чтобы поправить тот или иной прибор. Наконец встал, переоделся и, не забыв прихватить сумку, вышел из квартиры. Прикрыв за собой дверь, он протер ручку носовым платком.
Полдня потребовалось Чинарскому не для того, чтобы уговорить знойно щерившуюся черной дырой вместо зубов a-la Шура (ударение на последнем слоге) Вальку разделить с ним его скромное, местами подванивающее грязными носками ложе, а чтобы дождаться, когда окончится ее рабочий день. Он отогревал сердце продавщицы куриных окорочков – окаянных «ножек Буша» – водкой, охолаживал пивом, омолаживал неуклюжими в своей витиеватой приподнятости комплиментами. Товарки иронично усмехались, но весьма сочувствующе и даже ободряюще косились на потрепанного жизнью бедолагу в замызганном пальто и вязаной шапочке на пепельно-грязных волосах. В этом мужике, в его расточительных повадках и зажигательном смехе, присутствовала некая харизма.
Валька обтирала о грубую мешковину фартука свои заледеневшие руки, взвесив очередную порцию «ножек», потом выпивала граммов пятьдесят водки из пластикового стаканчика, запивала пивом и с небрежной благодарностью кокетничающей деревенщины смотрела на своего словоохотливого ухажера.
Ей было чуть больше сорока, но стояние за открытым прилавком в мороз и дождь, в жару и ветер плачевным образом отразилось на ее внешности. От природы здоровая кожа сопротивлялась ветрам и солнцу, но не могла все же противостоять их разрушительной силе. Возле глаз расползлись морщины, щеки имели постоянный медно-багряный оттенок, губы обветрились и потрескались. Прямые пряди ее темных коротких волос полоскались на ветру, глаза смотрели бойко и хитро, рот кривился в ухмылке – все это, как и ее относительно стройная фигура, придавало ей известную молодцеватость. Даже когда Валька молчала, от нее за три версты веяло циничной правдой жизни. Даже когда она не исторгала из своего жадного до водки и веселых проклятий зева бранные софизмы и соленые аргументы, любой чувствовал исходящий от нее дух заносчивой развязности и вульгарной невоздержанности.
Чинарский говорил ей, что от нее пахнет молоком и клубникой, а она только ухмылялась. Он догадывался, что ее язык – слякотная тянучка рыбьих кишок, а нутро – дремучее царство заплесневелых отходов. Но ему это нравилось, и он не хотел копаться в объяснениях.
Когда приехала долгожданная тележка, а Валька, пересчитав остатки и сдав деньги, наконец освободилась, Чинарский расцвел. Единственное, что его огорчало, так это поистощившиеся финансовые ресурсы. Дома у него была припрятана некоторая сумма, но она имела гриф «секретно». Так Чинарский называл денежные средства, которые намеревался захватить с собой на ипподром с тем, чтобы сделать ставку на Звонкий Крестец или Черепаху. Он не только знал клички, повадки и возможности лошадей, участвовавших в забеге, но проник в самые конюшни, в закоулки душ конюхов и тайные помыслы букмекеров. Для этого он не брезговал подкупом, а зачастую ловил и подзатыльники и затрещины. На ипподроме действовала своя мафия, еще не окрепшая, как в развитых странах, но все же пытающаяся устанавливать свои правила.
Валька преобразилась. Она подкрасила губы, расчесала непослушные пряди, сняла войлочные сапоги и надела полусапожки на высоком каблуке, которые, правда, совершенно не шли к ее старой бесформенной куртке. Дешевая дамская сумочка на тонком длинном ремешке, которыми в избытке торгуют на «турецких» рынках, также мало вязалась с этим неженственным прикидом. Но дисгармония верхней одежды и аксессуаров не оскорбляла вкуса Чинарского. Он был горд и счастлив – телосложение его «мамзели», насторожившей его вначале своей излишней стройностью, не затронуло выбранных им относительно женской фигуры приоритетов. А именно – наличие крупного мясистого зада и больших грудей. Здесь он был неподкупен.
