привык настолько, что уже даже не шарахался. И, наконец, то, чего он безумно боялся, но без чего в этом огромном городе никак не мог обойтись – метро.
Здесь уже никак нельзя было расслабиться. Монстры, как когда-то давно предшествующие им нормальные живые люди, слишком активно пользовались этим транспортом. Они шли сплошной стеной, затягивая в водоворот, из которого невозможно выбраться.
Невольно замедлив шаг, он постарался сосредоточиться. Впереди него, не более чем в пятидесяти метрах, зиял настоящий вход в ад. Двери в него постоянно были открыты, и через них, двумя встречными потоками, сновали чудовища. В их лица он старался не всматриваться. Зачем? В очередной раз увидеть прогнившую на черепе плоть и пугающую своей пустотой глазницу, из которой в любой момент могла вылететь зелёная жирная муха? Или отслоившийся, и болтающийся словно предмет одежды кусок кожи с плотью? Нет, на такие вещи он налюбовался вдоволь. Теперь, глядя на монстров, он старался представить их неясными размытыми фигурами, не имеющими ни отличительных черт, ни маломальской индивидуальности. Так было спокойнее.
Из-за спины, обгоняя, слегка задев его большим рюкзаком, вынырнули два зомби-ребёнка. И хоть они и вели себя, как самые настоящие дети, но обмануть человека было не так-то просто. У одной из девочек почти совсем не было плоти. Конечности, тщательно спрятанные под одеждой, были настолько хрупки, что казалось, она переломится прямо на ходу, делая очередной шаг. Из головы второй торчали жирные длинные черви, хищно колыхавшиеся от малейшего движения.
Но их появление уже не напугало его. Наоборот, встряхнувшись от близости уродов, и приняв неизбежное, человек ускорил шаг, и влился в толпу им подобных.
Следующие десять минут были мукой. В воздухе невыносимо пахло гнилью. Его постоянно задевали, толкали, словно хотели сбить с пути, и избежать этого в плотной толпе было невозможно. И если бы не его сосредоточенность, то как и в первый, памятный ему, спуск в метро, всё окончилось бы паникой и пленением. Теперь он стал мудрее.
Во-первых, нельзя расслабляться, и глубоко вдыхать мёртвый воздух. От него кружилась голова, и начинались неконтролируемые позывы рвоты. Во-вторых, нужно вести себя спокойно и независимо, словно спешишь по привычным, каждодневным делам, как и все окружающие. И, наконец, в-третьих, и в самых главных – ни в коем случае не смотреть по сторонам. Под ноги, в потолок, на предметы интерьера, даже можно прищуривать глаза, видя всё расплывчатым и дрожащим, но ни в коем случае не разглядывать тех, кто двигался рядом с тобой. Стоило только начать, и всё, потом просто невозможно было остановиться. После любопытства приходила растерянность, потом страх, и в итоге – неминуемая истерика. А это означало, что его опять свяжут, и отвезут в опостылевшую квартиру. Такое с ним тоже уже было.
На платформе стало чуть полегче. Он подошёл почти к самому её краю, и не отводя взгляда от рельс, безропотно ждал поезда. Боковым зрением виделись фигуры, много фигур, но он на них не оборачивался. Это было правило. Он морально подготавливался к борьбе за место, и длительному переезду в непосредственной близости от отвратительных тварей. В тоннеле мелькнул свет, поток тёплого, почти горячего воздуха окутал его, и из темноты неспешно показался поезд.
И вот тут ему крупно повезло. Повезло так, как не везло ни в один из его многочисленных побегов. При полной остановке автоматические двери оказались прямо напротив него. Сегодня не нужно было ни пихаться, ни сталкиваться с монстрами лицом к лицу, чтобы попасть внутрь. Не оборачиваясь, боясь выдать своё ликование, человек шагнул внутрь вагона. И тут он понял, что удача действительно сопутствует ему, и сегодня непременно должно всё получиться.
В набитом битком вагоне, в самом углу, на двухместном сидении, оказалось одно свободное место. Второе было занято грязным бесчувственным зомби в последней стадии разложения. Не только тело, но и одежда его выглядели так, словно он выкопался из-под земли лет пять назад. Даже его собратья не захотели расположиться рядом с ним. Но человека это не остановило. Лучше соседствовать с одним, по всей видимости, уже отходившем своё монстром, чем контактировать с его более агрессивными сородичами. Он прошмыгнул по вагону, и занял вожделенное, так нужное ему место. Сидевший рядом, даже не шелохнулся.
Человек надвинул повязанный на голове платок так, что край его доставал почти до кончика носа, и оставлял в тени половину лица. Для пущей верности он закрыл глаза, и крепко обняв узелок с провиантом, растворился в покачивании вагона. Ему оставалось лишь считать остановки, не реагируя на окружающих. Потеря слуха, которую он поначалу проклинал, сыграла ему на руку. Не видя и не слыша, легко представить себе, что находишься совсем в другом месте, и другом окружении.
Вот он, ещё не смышленый, лежит в колыбели. Вокруг темно и ничего не видно. Но эта темнота не враждебна ему. Из неё рождаются мелодичные ласковые слова, выпеваемые женским голосом – «Спи, моя радость, усни…» – плывёт прямо над ним. А колыбель качается в такт – раз, два, раз, два – навевая сон. Одна остановка.
Вон он, укутанный так, что из одежды торчит один нос, гордо восседает на санках. Вокруг лежат большие сугробы, трещит мороз, всем холодно. Всем, но не ему. Он радуется слепящему белому свету, от которого слезятся глаза. Радуется ледяному воздуху, застывающему на шарфике фантастическими узорами. Радуется тому, что сегодня его из детского сада забрал отец. Ну и пусть он идёт покачиваясь, и периодически сбиваясь с натоптанной дорожки. Пусть, так ещё веселее. Так санки напоминают маленькие качели. Раз, два, вперёд, стоп. Вторая остановка.
А вот он действительно качается на качелях. Качается так, что дыхания не хватает, а сердце замирает в груди. И если рядом на лавочке не сидела бы мама, то он непременно попробовал бы сделать «солнышко». Но нельзя, за это могут наказать. Остаётся: раз, два, вперёд, назад. Третья остановка.
Но воспоминания, связанные с отцом, намного теплее и ярче. Вот они вдвоём гуляют на празднике дня города. И папа, который разрешал ему всегда и всё, смеясь, подсаживает его на ослика. Животное, прядя ушами, и тихо вздыхая, медленно перебирает копытами, двигаясь по давно изученному маршруту. Его укачивает под мерный цокот копыт. Раз, два, три, четыре. Четвёртая остановка.
А вот он в поезде. Они всей семьёй едут с моря. Тем летом, в первый и последний раз, они ездили вместе отдыхать. После этого родители расстались. А в его воспоминаниях осталось море и этот поезд, где никто с ним не
