Демин взялся за приклад автомата, жалея, что так и не отправил домой давно написанное письмо, но рядом появился Антипов и взял его за руку.
– Бежим, – сказал он. – Вместе.
Из-за танка хлестнула автоматная очередь, и Демин бросился вперед.
Он бежал так быстро, как еще не бегал никогда в жизни. Втянув голову в плечи, он скачками несся по улице, забыв и про автомат на шее и про друзей. Он знал только одно – надо двигаться. Лететь вперед, надеясь обогнать свистящую смерть и уповая на то, что его время еще не пришло.
Антипов мчался следом. Лейтенант слышал его гулкие шаги даже сквозь треск автоматов, и Семену казалось, что его преследует статуя с каменными ногами. От этого становилось еще страшней, и ужас гнал лейтенанта вперед, подхлестывая почище кнута. Шаги солдата звучали все глуше – он начал отставать. Семен приметил большое разбитое крыльцо, развороченное взрывом гранаты, и бросился к нему. Уже у самых ступенек, готовясь нырнуть за спасительные камни, он обернулся.
Антипов бежал следом – как кузнечик, прыжками, вскидывая негнущиеся ноги. Фрицы отставали, пытались стрелять на бегу, но никак не могли толком прицелиться.
– Сюда, – крикнул Демин. – Сюда давай!
Антипов прыгнул к крыльцу и вдруг споткнулся. Нырнул вперед головой, навалился на лейтенанта и ткнулся в плечо. Демин поддержал его и обмер, сколько раз он видел такое: споткнулся, упал… И не встал. Пуля в спину – вот обо что спотыкаются беглецы.
Семен обхватил солдата, затащил за крыльцо и прислонил спиной к холодным камням. Антипов заворочался, вскинул руки и попытался оттолкнуть лейтенанта.
– Живой, – булькнул он.
Демин заглянул ему в лицо, наткнулся на режущий взгляд черного глаза и лишь кивнул в ответ. Потом приподнялся и выглянул из-за крыльца. Фрицы, рассыпавшись по улице цепью, шли к убежищу. Их было десятка два – не меньше. Шли не торопясь, подбадривали друг друга криками и не переставали стрелять. Они охотились на самую ценную добычу – на человека – и увлеклись, не подумав о том, что дичь умеет огрызаться.
Семен скинул с плеча автомат и дал короткую очередь. Одна из серых фигурок сложилась пополам, осела на мостовую и замерла. Остальные прыснули в стороны и быстро попрятались за грудами битого кирпича и горелыми остовами машин. Лейтенант снова поднял автомат, и тотчас десяток пуль выбили из крыльца каменную крошку.
Антипов заворочался, ухватил Семена за рукав и притянул к себе.
– Погоди, – бросил Демин. – Я им…
– Иди.
– Сейчас, сейчас… – бормотал лейтенант, прислушиваясь к выстрелам.
Он пытался уловить паузу, чтобы высунуться и дать еще одну очередь по ненавистным серым фигуркам. Он не собирался отступать. Не сейчас…
От сильного толчка Демин потерял равновесие и сел на мостовую, растерянно хлопая глазами. Николай заворочался, поднялся на колени и снял с плеча карабин.
– Ты иди, – велел он. – Я тут. Мне недолго…
Не договорив, он вскинул карабин, высунулся из-за крыльца и выстрелил два раза. Лейтенант не сомневался – попал.
– Да иди же, – не оборачиваясь, бросил Антипов.
Семен ничего не ответил, он смотрел на спину солдата. Там, между лопаток, красовалось аккуратное отверстие от пули. Оно уже потемнело по краям, и лейтенант знал: сейчас струйка крови течет по спине, пропитывает одежду и вот-вот красным ручейком потянется наружу. Демину снова стало страшно. Антипов должен лежать на земле. Харкать кровью и умирать. Но солдат продолжал стрелять, словно не замечая пули в спине.
Лейтенант поднялся на ноги, привстал, выглянул из-за крыльца и спрятался: немцы наступали. Бежали вперед, стреляли, все ближе подбираясь к крыльцу. От перекрестка к ним бежала подмога – еще десятка три солдат. А за их спинами фырчал мотором броневик, пытаясь объехать сгоревший Т-IV.
Не обращая внимания на свистящие пули, Антипов встал и взмахнул рукой. Угол дома вздрогнул, как от взрыва, стена зашаталась, рассыпалась и выплеснула каменный язык из разбитых кирпичей аж до середины мостовой. Семен попятился, не понимая, откуда у Николая взялась противотанковая граната. Он понимал, что обычная «лимонка» или итальянская «ананаска» не развалят стену. Не было у них гранат, не было!
Антипов снова взмахнул рукой, и теперь зашаталась стена дома, стоявшего на другой стороне улицы. Не выдержала и она. Обрушилась на мостовую горным оползнем, засыпала улицу и заодно десяток немцев. Остальные прекратили стрельбу и попрятались.
– Ну, – сказал Антипов и обернулся.
На лейтенанта смотрел знакомый черный глаз. Смотрел зло, потому что не мог по-другому. Такой глаз не может смотреть по-доброму. Не умеет. И все же лейтенант замотал головой. Он не хотел уходить.
– Иди, – настаивал Антипов, и злой глаз говорил то же самое. – Мне недолго.
Лейтенант отступил на шаг, чувствуя, как чужой взгляд толкает его в грудь.
– Дочка, – напомнил Николай, и из перекошенного рта поползла темная струйка крови. – Три года. Жена. Лена.
Демин не выдержал: он затрясся, из глаз хлынули слезы, обожгли обветренные щеки. Он не мог остаться.
«Иди, – говорил злой глаз, – проваливай, пока цел. Катись, лейтеха, к нашим, может, еще увидишь Берлин».
– Дочка, – одними губами прошептал Антипов.
И Семен сдался. Он повернулся и бросился со всех ног прочь от черного взгляда, фрицев и от самого себя. Когда он добежал до угла, немцы снова начали стрелять. Семен вскрикнул и обернулся.
Антипов по-прежнему стоял у крыльца. Он даже не пригнулся, похоже, и не собирался прятаться. Под его ногами начала собираться лужица крови – такая яркая, красная, что казалась ненастоящей. Лейтенанту было видно, что она похожа на звезду. Только отсюда ему казалась перевернутой. Демин всхлипнул, вытер нос рукавом, погрозил кулаком немцам и крикнул:
– Коля! Мы тебе… Твоим… Коля, звезду, слышишь? Звезду!
Антипов, не оборачиваясь, махнул рукой. Тогда Семен повернулся и побежал дальше. Туда, где его ждали Комаров, Семенчук, Агарян… И дорога на Берлин.
Вечность была исполнена болью. Багровые сполохи шершавили натянутые нервы, водили по ним наждаком, играли на жилах, как на струнах. Темнота и боль – вот что скрывала вечность. И голоса… Шепот, несущийся со всех сторон, пронизывал насквозь всю сущность, дырявил то, что не тронула боль. Визг пилы, грызущей кость, добивал остальное.
Среди океана боли появился крохотный островок тепла – не больше булавочной головки. Робко подмигнув темноте, он начал расти, даря успокоение, прогоняя боль, страх, страдания. Стало так хорошо, что Николай понял: он есть. Он – существует. И летит сквозь темноту, раскинув руки, как крылья, летит вверх, прочь от вечности.
