На этот раз Финк дал мне четвертную бутыль с водой и велел ею коров обрызгать. И опять денег не взял.
Обрызгал. Помогло. Зажили опять тихо, спокойно. И пошел я однажды (уже под осень было дело) в обход своего участка. Вдруг как начала у меня грудь болеть. Сначала помаленьку, а потом все больше и больше — хоть волком вой! Участок мой граничил со станционным поселком, а в нем врачебный пункт. Пошел к врачу. Тот стукал, стукал меня по грудной клетке, то здесь, то там послушает; порасспросил и говорит:
— Нет у вас, молодой человек, никакой болезни, а сердце ваше такое, что сам хотел бы иметь его, если бы можно обменяться, мое уже никуда не годится…
Хотел я его спросить: если так уж все у меня хорошо, то почему мне так плохо, да махнул рукой — что толку?
Иду по станционному поселку, ломаю голову — что предпринять? И тут навстречу мне Кристина, непутевая девка, слегка выпивши. Когда неженат был, у меня с нею… мм… дружеские отношения были. Впрочем, это к делу не относится…
И пристала ко мне Кристина: дай на бутылочку… Я говорю: денег у меня мало. А она: покажи кошелек, говорит, и руку мне в карман сует. Пришлось раскрыть кошелек, а в нем самая малость. И тут я соврал, что эти деньги мне на автобус, так как я сейчас еду по делам в Ригу (и как раз в это время рижский автобус подходит и останавливается). И тут я спохватился — отчего бы мне в самом деле не съездить к Финку посоветоваться? Может быть, опять…
На этот раз Финк меня слегка пожурил, что я сразу не догадался, откуда ветер подул. Что-то дал мне, и боль как рукой сняло. Потом предупредил меня, что теперь колдун в течение месяца уедет навсегда и больше ни тещу, ни меня беспокоить не будет.
— А если не уедет? — спросил я.
— Тогда он заживо сгорит вместе со своим домом — был ответ.
И действительно, когда я вернулся, вскоре услышал, что тещин сосед спешно ищет покупателя своему хутору. Не прошло и месяца, как он продал хутор — прямо сказать, за бесценок продал и уехал.
Заключенные его не любили. Может быть, потому, что про него говорили, что он на оккупированной немцами территории и в городе Гомеле, будучи начальником полиции, руководил массовыми расстрелами евреев. И еще говорили, что временами на него «находит», почему он, несмотря на свою молодость, и оказался в инвалидном лагере.
Я в то время, даже в стужу и ветер, мерял шагами пространство, отделявшее один барак от другого. По огороженному колючей проволокой участку нахаживал бесконечные круги, глотая живительную силу воздуха, ибо решил выжить во что бы то ни стало, так как бешено люблю жизнь… А в промежутках между вынужденными прогулками заводил разговоры с сектантами, базарными жуликами, бывшими власть имущими… И одинокая фигура молчальника Г. зажгла мое любопытство. Он довольно быстро «подтаял» и рассказал, что он брошенный ребенок, которого подобрали киргизы. Он с любовью вспоминал свое детство в степи и спел мне киргизскую песенку, с которой киргизы весною отправлялись на кочевье. Потом был мобилизован на войну, взят в плен немцами и не «устоял», стал им служить. Может быть, он рассказал бы мне и больше, но на него «нашло». Произошло это так.
В нашей секции барака, заполненной двухэтажными нарами, где целый день стоял гул голосов сотен людей, вдруг раздалось пение. Это было неслыханно — нам не позволяли петь, да и кому придет в голову вольнолюбивая песнь в мертвящей тоске лагеря?
Пел Г. стоя, окруженный уставившимися на него любопытными; он пел сосредоточенным голосом, глядя невидящими глазами на толпу. Но он пел на непонятном мне языке, странном и непривычном, хотя один раз с особым ударением произнес по-русски «паровоз». Думаю, что почти все народы Советского Союза были представлены в нашей секции, в особенности среднеазиатские, и ко всем я приставал с одним и тем же вопросом: «Понимаете ли вы, что он поет?» И все отвечали: «Нет, мы не знаем этого языка».
А Г. продолжал петь, не останавливаясь, весь остаток дня. Под вечер он охрип и, по-видимому, силился прекратить пение, но не мог — чужая воля распоряжалась его голосовыми связками. Хриплые, булькающие звуки вырывались из его глотки и ночью не давали нам спать. Он был окончательно обессилен, жалок, но все пытался петь. На другой день его куда-то увезли. Говорили, что в другой лагпункт, где имелись психиатрические отделения.
На полярном круге, в том же лагере… Ленинградский врач М. И. Б. подходит ко мне и взволнованно говорит: «Знаете, вот случай! Я только что шел с И. (он назвал фамилию пресвитера баптистов). Мы остановились у доски объявлений, и тут И. разговорился. Его буквально понесло. Минут пять произносил он речь на немецком языке, весьма плавно и с интонациями, хотя никогда не учил этого языка и, может быть, всего-то знает с полдюжины случайно нахватанных немецких слов».
…Трудно человеку представить, что каждое его дыхание, каждая его мысль меняет окружение его… Взгляд развитого человека действует на сущности… малые сущности начинают беспокоиться и ощущать токи глаз. Не есть ли это зачаток живого и мертвого глаза?
«Мир Огненный», ч. 2, § 365.
Это было еще до революции. Я только что окончила училище. Место учительницы получила в казачьей станице. Отвели мне квартиру. Кругом у всех соседей полно домашней птицы — я тоже завела хозяйство: приобрела кур, посадила наседок на яйца. И вывелись цыплята — желтенькие пухленькие комочки. Нравилось мне с ними возиться. Возьмешь такого малыша в горсть и слышишь, как сердце его бьется… Так вот, как-то раз была я во дворе, возилась со своими курами, как вдруг приходит сторож из станичного правления и зовет меня туда — чего-то я понадобилась станичному атаману.
Прежде чем пойти, зашла в квартиру приодеться, а когда вышла, увидела, как мои цыпляточки так и валятся на землю, ножками подрыгают и издыхают. Когда вернулась из правления, сразу — к соседкам: «Что же это такое? С чего же мои цыплята подохли?»
А они спрашивают: «А сторож из станичного правления к тебе не заходил?»
— Заходил.
— Ну так это у него глаз такой. Как взглянет, так и дохнут. Ты навяжи своим цыплятам на шею какие-нибудь яркие тряпочки, чтоб ему в глаза бросались, тогда вред к тряпочкам и пристанет — а им-то что сделается? Ты как думаешь — почему мы своим ребятишкам яркие ленточки в волосы вплетаем? От глазу это!
Я так и сделала, но решила опыт произвести: одной половине цыплят навязала на шею яркую пряжу, а другой половине — нет. А сторож опять приходил, и что вы думаете? Та половина, которой не навязала, сдохла, а другая — уцелела.
