Через два квартала находилось мое любимое кафе «Штайн» [1], где после каменно-крепкого кофе и свежего круассана я принимался за работу над моим новейшим magnusopum. Официанты скользили мимо с профессиональной торопливостью. Если я поднимал глаза и встречался с ними взглядом, они одобрительно кивали, довольные тем фактом, что я пишу у них в кафе. Лучи раннего солнца, отражаясь от их блестящих подносов, серебрили закопченные стены.
Все, кто не хочет быть в Европе «человеком искусства», поднимите руку!
Если очень повезет, вам позволят бывать в определенных местах в самый подходящий момент вашей жизни: у моря летом, когда вам семь-восемь и вы исполнены абсолютной потребности купаться, пока темнота и изнеможение не стиснут вас в своих ладонях. Или в другой стране, где царит восхитительное сейчас и в то же время повсюду достаточно пыли, столетий и налета прошлого, чтобы придать падающему свету другой, неистовый цвет, а в воздухе – смешанный аромат открытых цветочных рынков, и фамилий Цвитковиц, и сухого электричества проходящего трамвая…
Нам с Викторией очень повезло. Пока я писал свой сценарий, она открыла для себя объединение «Венские мастерские», после чего с энтузиазмом записалась на курс венской архитектуры и дизайна в университете.
Месяц, за ним второй, пришли и ушли. Как только мы принимались обсуждать отъезд из Европы и возвращение в Соединенные Штаты, наши лица искривляла тоскливая мина, и мы либо улыбались, либо пожимали плечами: оба явно не готовы к отъезду, так зачем заводить этот разговор?
Однажды позвонил приятель Николаса и робко спросил, не заинтересует ли меня участие в телевизионном рекламном ролике. После съемки они наложат на мой голос немецкий, так что мне остается лишь убедительно улыбаться и декламировать, как я обожаю кормить моего бульдога «Фроликом».
Все получилось прекрасно, и к тому же я пообщался с кучей народа. Несколько дней спустя один из этих людей позвонил и спросил, не хочу ли я еще подхалтурить.
В течение следующих двух лет я позировал для журналов и телевизионной рекламы, и это давало нам возможность оставаться в Вене. К тому времени мы оба завели знакомства по всему городу. Викторию взял на работу один профессор из Школы прикладных искусств. Вдобавок к позированию я выполнял всевозможные случайные работы, в том числе писал для Николаса сценарии. С тех пор как мы впервые встретились, Николас приобрел репутацию крепкого, способного режиссера, делающего; весьма неплохие интеллектуальные фильмы за весьма скромные деньги. Наш детектив оказался его единственной заявкой на большой коммерческий успех, но успех был так себе. Николас непрерывно работал, но вечно не в том масштабе, которого желал.
Между делом он женился на женщине, которая проектировала мебель, и у нее была такая длинная и внушительная фамилия, что даже она не могла вложить в нее все свои деньги. К несчастью, Ева Сильвиан невзлюбила Викторию Истерлинг (и пользовалась взаимностью), так что по большей части мы выбирались куда-нибудь только вдвоем с Николасом.
Он знал столько самых разных людей – оперных певиц, политиков-неонацистов, одного черного американца, владевшего единственным мексиканским рестораном во всей Австрии, – и всегда стремился познакомить тебя с ними, подарить их тебе. А тебя – им. Некоторые из этих людей становились друзьями, другие просто заполняли вечера забавным трепом или напыщенной болтовней.
Сначала Виктория хотела знать все подробности об этих сборищах, но с течением времени стала интересоваться только знаменитостями или самыми сочными кусочками.
Мы, Виктория и я, так много делали вместе. Это занимало три четверти нашего времени. Но с самого начала я и моя жена прокладывали курсы на раздельных, хотя и смежных, картах. Не это ли привело к гибели наш брак? Нет, я так не думаю. От этого время, проведенное вместе, становилось только богаче и драгоценнее. Когда мы встречались вечером, нам было что рассказать друг другу.
Но посреди одной из тех смертельно гнетущих склок, какие бывают под занавес долгих и успешных отношений, Виктория обвинила нас обоих в том, что мы давали друг другу слишком много свободы, слишком отпускали цепь, слишком много времени проводили порознь. Я ответил, что это неправда. Мы виноваты в том, что слишком разленились и перестали проверять то, что нужно проверять и перепроверять все время; мы слишком быстро привыкли, увидев стрелки приборов, регистрирующих работу сердец, за красной чертой. Я тоже не подарок. Жизнь и вообще-то – как тонкая настройка. Брак – вдвойне.
В жизни что-то идет не так, когда возникает ирония. Или все наоборот? Ирония в моей жизни возникла вместе с моей первой любовницей, подругой Виктории по университету, которая однажды вечером зашла к нам обсудить их совместный проект о Йозефе Гофмане.
Первый любовник Виктории? Естественно, актер, с которым ее познакомил я, у него было много мебели работы Йозефа Гофмана.
Завести роман на стороне – это как прятать крокодила под кроватью. Он слишком велик и опасен для этого, полностью его, как ни старайся, не спрячешь, что-то обязательно высунется, все увидят и с воплями разбегутся.
Последним нашим совместным путешествием была поездка в Америку, чтобы получить развод. Виктория сказала, что после развода больше не придется извиняться. Никогда.
Когда все было кончено, моя семья уговаривала меня какое-то время пожить у них в Атланте, но я сказал, что здесь мне плохо, и под этим предлогом сбежал в Вену: мол, там мои друзья, моя работа – всё. Так что я вернулся в город, словно это был мой лучший друг, который обнимет меня и за выпивкой с сочувствием выслушает мои горести.
Мне было тридцать, а это поворотная точка для каждого, даже для тех, кто не развелся только что и не вышел вновь на охотничью тропу.
Николас и некоторые другие милые люди вели себя чудесно. Они вились вокруг, пичкали меня изысканными обедами, часто звонили поздно ночью, чтобы убедиться, что я не слишком высунулся из окна…
На одном из таких обедов кто-то спросил, знаю ли я, как фламинго приобретают свой цвет. Я не знал. Оказывается, эти смешные длинноногие птицы не от природы такого психоделического кораллово-розового цвета. Рождаются они скорее грязно-белыми. Но с самого начала они сидят на диете из растений, богатых каротином, «красным углеводородом». Если ты фламинго, то когда поешь достаточно каротина, становишься из белого розовым.
Правда это или нет, но этот образ меня очаровал. Я не переставал думать, что прожил с Викторией почти десять лет, по существу не замечая ни своего и ее естественного цвета, ни оттенка, который наши отношения в конце концов приобрели после всего проведенного вместе времени.
