От колкого холода на своей шее, как раз там, где в телесной глубине раздваивается сонная артерия, служанка распахнула глаза, слепые и мутные со сна, и кося изо всех сил, попыталась понять, откуда взялась у ее горла длинная вязальная спица, такая острая, смертельная. Девочке стало жаль Мауриту: сейчас она накажет свою игрушку за все, зачем же умножать смерть на страх? Убивать надо быстро, для дела, а не для мести! — резко прозвучал голос внутри головы. Этот голос, дававший советы редко, но всегда по делу, малышка Эби знала хорошо. И сразу же обеими руками воткнула в горло Мауре Ментироса[6] дагу[7] своей покойной матери, знаменитой Кэти-Тринадцать-Шлагов, казненной через повешение в полосе отлива пять лет назад.
Отец, конечно, рассердится, подумала Абигаэль, садясь на кровать рядом с бьющимся в конвульсиях телом. А так ему и надо. Пусть не трогает мои игрушки. Никогда не трогает мои игрушки, живые или мертвые.
Он пришел под утро. Наверное, замерз в постели, которую больше не согревало горячее смуглое тело Мауриты. Посмотрел в остекленевшие глаза служанки, тихо опустил покойнице веки — и ничего не стал спрашивать, ругать Эби и притворяться, будто ни в чем не виноват, как сделали бы другие взрослые. Просто поднял дочь на руки и понес в детскую. Уложил спать, не заставляя мыть липкие от крови руки и забрызганное лицо. С отцом тебе повезло, девочка! — хмыкнул мамин голос в голове. Абигаэль прерывисто вздохнула и потерлась щекой о чистую наволочку, оставляя алые разводы.
Выйдя из детской, свирепый и вероломный демон, совращающий человеческую душу к преступлению, не глядя, оборвал ловец снов[8] и швырнул его с лестницы вниз, не то со злостью, не то с облегчением.
— Поздно всё менять, а, Нахема?[9] — подмигнул он в темноту. Без всякой, впрочем, радости подмигнул.
— Ye tlaca,[10] — густым голосом ответила темнота.
И верно, менять судьбу малышки Эби было уже поздно.
* * *
Вино отдает золой, точно в него высыпали пепел из погребальной урны. Горечи все больше, а сладости все меньше. Остаток вина Саграда выплескивает в глотку, запрокинув голову. Это уже не вино, а самогонка. Черный ром аньехо.[11] Вот только не чувствуется в нем ни карамели, ни ванили. Дегтем отдает содержимое чаши скорбей. Тем самым, ложка которого губит бочку меда.
— Если у меня… действительно… была… дочь, — Катерина с трудом переводит дух, — я ее вам, сукиным детям, не оставлю. Найду и заберу.
— Как твой рыцарь — тебя? — ехидно интересуется Люцифер.
Катя припоминает обещание Анджея, больше похожее на угрозу — забрать Шлюху Дьявола из заповедника богов туда, где, по мнению паладина, ей место. Очистить ведьму. Исправить плохую девочку. Хороший мальчик Дрюня на фоне их княжеской парочки сияет, будто полированное серебро — прямо Орфей, спустившийся в царство теней, с мечом вместо лиры. А там уже, науськивая Цербера, поджидают Аид и предательница-Эвридика, не пожелавшая проводить спасителя хотя бы до адских врат. Не видать тебе победы, рыцарь. Да и Эвридика ли перед тобой? А может, Клитемнестра?[12]
Ходи да оглядывайся, паладин, оглядывайся. Тартар меняет людей.
Хорошо бы и самой запомнить: вглядись в любимое лицо, прежде чем хватать дочурку за руки с криком «Собирайся, уходим отсюда!» — кто знает, не ждет ли тебя участь Агамемнона. В женщинах рода Пута Саграда течет кровь сатаны.
— Моя дочь тоже убийца? — без звука, одними губами спрашивает Катерина.
— Дэнни… — Денница-старший подозрительно долго прочищает горло. — …Она росла среди старых богинь, среди высших сил. А те распоряжаются ВСЕМИ жизнями: решают, когда и каким родиться человеку и зверю, когда и как умереть, чем болеть на протяжении жизни. Думаешь, девчонка не ввязалась в пару… сотен убийств, пока ее натаскивали?
— Что значит «натаскивали»? — почти воет Катя. — Она же младенец! Ей несколько часов от роду!
Люцифер долго качает головой, словно пытается донести до Катиного сознания: она не ребенок, Денница-младшая давно не ребенок! — и под конец жалостливо смотрит своей Саграде в глаза: смирись.
— Сколько там прошло? — севшим голосом продолжает допрос Катерина. Воображение рисует ей страшные картины: ее дочь, в залитом кровью кожаном переднике, полосует кнутом висящих на дыбе несчастных — и хохочет, хохочет голосом Омесиуатль, и смех ее отражается от стен эхом горного камнепада.
— А сколько бы ты хотела? — вопросом на вопрос отвечает Тайгерм.
Нисколько! — пытается сказать Катя, но понимает: только подчинив себе камень порчи, Дэнни сможет — смогла! — диктовать условия троице жестоких богинь. А значит, будущая Пута дель Дьябло вернется в мамины объятья… кем? подростком? молодой девушкой? зрелой женщиной?
— Как только она возьмет власть над Камнем! В первую же минуту! — шипит Катерина. — Верни ее мне!
Владыка ада кивает понимающе. Ему не нужно совершать пассов, помавать руками и произносить зубодробительные заклинания. Он смотрит на Катю и едва заметно подмигивает: готово.
Катерина слышит доносящиеся из соседнего помещения грохот, визг, рычание — и хохот, тот самый хохот. Коридор, ведущий на кухню, кажется, волшебным образом удлиняется, Катя, словно в кошмарном сне, никак не может дотянуться до двери с белым, матовым, точно бельмо на глазу, стеклом. А когда вваливается, оцарапавшись о ручку, споткнувшись о порог и ударившись о косяк, то видит рыжеволосую девчонку отчаянных тринадцати лет, оседлавшую Витькин загривок и метящую ножом прямо в круглый от ужаса драконий глаз.
— Дэнни, перестань! Это твой брат! Витя, прекрати! Это твоя сестра! — заходится в крике Катерина.
— Которая, ч-ч-ч-чер-р-р-рт?! — рычит Витька, возя по полу колючим хвостом, на котором, мертвой хваткой вцепившись, висит… Рибка.
И князь преисподней, обняв за плечи свою беззаконную княгиню, роняет в наступившей тишине:
— Обе.
— Что значит «обе»? — пыхтит Виктор, стряхивая Ребекку с хвоста, пока Дэнни, оставив драконоборческие намерения, сползает с колючей братней спины. — Мам, кто эти сумасшедшие девки, ты можешь мне объяснить?
— Мама, — не спрашивает, а утверждает дочь Саграды.
Катерина мелко-мелко кивает, едва сдерживая слезы, тянет руки к своему непредсказуемому ребенку, оборачивается вокруг нее не только объятьями — всем телом, будто пытаясь вобрать дочь в себя.
— Я тебя нашла, — сопит Денница-младшая Кате в солнечное сплетение. — Они говорили, ты умерла, но они такие вруньи…
Кто-то в комнате прерывисто вздыхает, наблюдая за трогательным воссоединением семьи. Катерина, не выпуская дочери из рук, оглядывается на Ребекку и Люцифера. Эти двое, разумеется, не в настроении обниматься. Вытянувшись, точно вставшие на хвост змеи, они красуются друг перед другом, демонстрируя взаимное презрение и сатанинскую гордыню.
