- Да. Иди.
Еще один усталый вздох, затем еще один отчаянный, тоскливый взгляд на пустой участок дороги.
- Дерьмо.
Аррианна рассмеялась.
- Держу пари, история твоей жизни. Рядом нет никого, кто мог бы присмотреть за тобой. Никого, кому было бы хоть немного не пофиг. Иди.
На этот раз он пошел.
Она последовала за ним в лес, не обращая внимания на более громкие звуки собачьего горя, доносившиеся из машины. С собаками все будет в порядке. То, что она задумала, не займет много времени. Она держалась на расстоянии около шести футов, следуя за бомжом в лес, держа пистолет нацеленным в центр его спины. Отстраненная часть ее самой ощущала тревогу по поводу опасной идеи, которая укоренилась в ее голове во время разговора со старым ветераном. Эта часть ее сознания признавала этот импульс чужеродным. Это было то, о чем она никогда бы не подумала в обычной ситуации. Черт, да ей это даже в голову не пришло бы. А если бы и пришло, она бы почувствовала мгновенное отвращение.
Но сейчас она была не в себе. Это было очевидно. Удовольствие, которое доставляла ей старая склизкая тарелка этого человека, было лишь самым крайним аспектом общего отрыва от ее нормального, более цивилизованного состояния ума. Были и более тонкие нюансы. Например, то, как она бессердечно - и неоднократно - называла взорванную до полусмерти девушку из рассказа бомжа "мертвой желтожопой сукой". Такая фраза, произнесенная другим человеком, обычно вызывала у нее отвращение. Она никогда не была склонна к расовым оскорблениям, тем более в таком мерзком контексте.
Этому могло быть только одно объяснение.
Люси.
Было шокирующе думать, что извращенное влияние мертвой женщины распространялось за пределы дома, но радиус влияния казался довольно широким. Она была почти свободна от него во время пребывания в отвратительной обители Уолли Окса, но, по мере приближения к дому, начала чувствовать, что оно возвращается. Она допускала, что чтение дневникa Люси усилили власть духа над ней. Она также считала, что, скорее всего, здесь действует нечто большее, чем простое привидение.
Но, в итоге, ей было все равно.
Возможно, ее желания в какой-то мере исходили от мертвой женщины, но от осознания этого они не становились менее сильными и захватывающими. Она чувствовала себя восхитительно порочной. Развратной. Было приятно по-настоящему отпустить себя, сбросить ограничения современного общества и принять что-то более первобытное. Это также проявлялось в том, как она наслаждалась ощущением зернистой земли под босыми ногами. Она чувствовала себя единым целым с природой, но не в том чувствительном, хипповом, обнимающем деревья смысле. Правда о природе заключалась в том, что она была сырой, дикой и жестокой, как и она сама.
- Остановись здесь.
Плечи бомжа поникли, когда он нехотя остановился и повернулся, чтобы посмотреть на нее. Он снова потрогал жетон и посмотрел на нее глазами, которые выглядели более ясными и здравыми, чем раньше.
- Ты одна из них, не так ли?
Ладно, забудьте о "здравомыслии" в этом уравнении.
Аррианна улыбнулась и приподняла бровь.
- О? Ты так думаешь?
Он кивнул и издал странный чавкающий звук глубоко в горле.
- Ты одна из этих теневых дьяволов. Дьявол в маске искусительницы.
От выстрела у Аррианны зазвенело в ушах.
Правое колено бомжа взорвалось в том месте, куда она выстрелила. Одного только яркого красного цвета было почти достаточно, чтобы довести Аррианну до грани оргазма. Это было так красиво. Так правильно. Разрушение плоти было опьяняющим средством, не имеющим себе равных. Бен - или как там его звали; она уже начала путаться в этом вопросе - перевернулся на спину и упал, сжимая дрожащими руками раздробленное колено. Слезы хлынули из его глаз, и он завыл от боли - звук был настолько сильным, что, казалось, заполнил весь лес.
Аррианна неторопливо подошла к нему, покачивая бедрами, что было результатом сильного возбуждения. Так она часто чувствовала себя после того, как выпивала слишком много вина и целовалась со своим мужчиной, когда они танцевали под медленную, сексуальную музыку. Сейчас ей хотелось танцевать. И она танцевала, а музыкой служили крики и жалобные, плаксивые стоны мужчины, в которого она выстрелила.
Затем она перестала танцевать и встала над ним.
Он поднял дрожащие руки, слабо и жалобно покачал головой, и слезы продолжали литься из его обескровленных глаз.
- Мне жаль. Очень жаль.
- Ты плохой.
Аррианна снова выстрелила в него, на этот раз в грудь.
Через несколько мгновений он был мертв. Посмотрев, как свет исчезает из его глаз, Аррианна вернула пистолет в сумочку и отбросила сумочку в сторону. Затем она снова выпуталась из капри и трусиков, и расположилась так, чтобы стоять над лицом мертвого мужчины. Ее ноги были расставлены по обе стороны от его головы. Она долго смотрела на него сверху вниз, наслаждаясь сопоставлением своих изящных женских ножек с накрашенными ногтями рядом с покрытым коростой отвратительным лицом мертвого бомжа. В этом была какая-то существенная неправильность, которая усиливала ее возбуждение, уже достигшее такого уровня, что ее "киска" стала мокрой. Ее тело дрожало от сильной эротической потребности, когда она прикусила нижнюю губу и опустилась на него.
Она издала громкий, экстатический стон, прижав свою "киску" к его рту и начав тереться об него. Она подалась вперед и уперлась ладонями в землю, ее стоны становились все громче и громче по мере того, как она увеличивала темп своих тазовых изгибов. При этом происходила странная вещь. Она могла поклясться, что почувствовала, как язык мертвеца ожил и затрепетал на ее клиторе. Сначала она приняла это за плод слишком бурного воображения, но затем язык скользнул внутрь нее. Ее лицо исказилось, и она впилась пальцами в землю. Ей следовало бы испугаться такого развития событий, но она не испугалась. Это только еще больше разожгло ее возбуждение. Она продолжала прижимать свою "киску" к лицу мертвеца, пока призрачный язык отправлял ее в оргазмическое забытье. Через несколько минут она издала такой взрывной крик, что он мог бы разбить окна собора.
Ее темп значительно замедлился, и вскоре она немного приподнялась, чтобы посмотреть на, теперь уже очень влажное, лицо мертвеца. Он был все так же мертв, как и несколько минут назад. Аррианна подумала, что, возможно, ей следует встать и одеться, возможно, подумать о том, чтобы отдалиться от места преступления, пока это еще возможно. Но какой-то другой безымянный, изначально бесформенный импульс удержал ее на месте еще немного, пока она продолжала любоваться грязным, грубым, уродливым - но в чем-то красивым - видом первого убитого ею мужчины.
Затем она улыбнулась.
Снова опустилась к нему.
И помочилась на него.
Она откинула голову назад и безудержно рассмеялась, так как великолепная извращенность всего этого наполнила ее ликованием, не сравнимым ни с каким другим опытом в ее жизни. Однако впоследствии все это было забыто, поскольку резкий прилив тошноты заставил ее отпрянуть от оскверненного трупа. Шатаясь, она поднялась на ноги и, пошатываясь, подошла к большому дереву, где ухватилась за низко нависшую ветку и бесконтрольно блевала в течение многих, казалось, бесконечных минут. Это продолжалось, продолжалось и продолжалось, и в ее истечениях были слизистые куски вещей, которые она узнала из предыдущих эпизодов - куски животных и т.д., - но теперь она увидела то, что она узнала как человеческие глазные яблоки и гениталии.
Когда рвота, наконец, закончилась, бред, охвативший ее, ослаб и сменился полным, всепоглощающим ужасом от того, что она сделала. Она плакала, рыдала и бормотала множество беспомощных, безнадежных, бесполезных отрицаний.
Затем, примерно через двадцать минут после того, как она вошла в лес с обреченным старым ветераном, она, наконец, взяла себя в руки, оделась и, шатаясь, вышла из леса. Собаки обрадовались ее возвращению. Она попыталась хоть немного утешиться их счастьем, но не смогла этого сделать, так как поставила машину на передачу и попыталась найти дорогу домой. Она уже думала остановиться, когда заметила старый грязный вещмешок мертвеца, все еще лежащий на полу со стороны пассажира. Логика подсказывала избавиться от него. Это была улика, явная связь между ней и совершенным ею чудовищным преступлением. Она нахмурилась, глядя на его бугристую форму и гадая, что может быть внутри.
