сне – может, лишь изредка, в первые минуты возврата к яви, он что-то похожее ощущал, после того, как в ходе долгого пребывания в царстве Морфея заводил чрезвычайно приятное знакомство или переживал страстный роман. Пробуждение в такие моменты воспринималось разочарованием – и безумно хотелось вернуться к
тем друзьям и любимым, что остались в небыли, ведь обязательства перед ними все еще казались какое-то время до того сильными и
реальными. Вот и сейчас со славными обитателями грезы его вот-вот разделит непреодолимый барьер яви – но ведь он даже не успел узнать их!..
Но, может статься, в этот раз все будет иначе? Нет ошибки, это общество – в кои-то веки ему под стать. Наводняющее душу чувство принадлежности к нему было, похоже, самым искренним и самым важным из всех, что он когда-либо испытывал. Где же тот мост, по которому можно пройти от него – к ним? К этим лучшим людям всех эпох, классов, возрастов и темпераментов; к самым дорогим и добрым людям, каких он только знал, если бы только мог их знать…
И вот теперь красивая женщина в вечернем платье (платье эдвардианской эпохи, подумал Пендлбери, c декольте и множеством складок) пела, а все остальные – притихли, слушая ее. Она пела собравшимся в зале салонную балладу о доме, любви и Рае – в иной обстановке это показалось бы абсурдным, но здесь воспринималось как нечто милое, искреннее и трогательное, отчасти благодаря ее ровному меццо-сопрано и мягкому, задушевному тону.
Пендлбери мог видеть в свете камина только ее бледное лицо и грудь, и темный ореол волос, плотно облегающий голову над бровями; блеск и свечение духа, заключенного в драгоценный камень на ее шее – и уверенно вскинутый подбородок. Звук ее голоса проходился по его сердцу острейшим лезвием, пробуждая невыносимую, беспричинную горечь утраты неизвестного. Казалось, с этой женщиной он уже встречался раньше – всего один раз, и разлука погасила весь свет его жизни, – и Эдвард прямо сейчас горевал оттого, что, проснувшись, забудет и могучие чувства, овладевшие им, и сам факт того, что он вспомнил ее и узнал. Он осознавал, что скоро ничего этого не останется; остается только лелеять пожалованные ему скупые мгновения… Греза уносилась от него, как поток воды сквозь открытый шлюз. Ему хотелось поговорить с людьми в зале ожидания или даже попросить у них помощи – пусть отвадят хватку жизни, разжавшуюся ненадолго. Нет, уже ничего не попишешь – сон отступал, все больше обнажая истинные тень и свет, материю и энергию. Голос вернулся к Пендлбери – но он знал, что больше говорить в зале не с кем.
Или?..
В дверях зала ожидания стоял мужчина с фонарем.
– Все в порядке, сэр? – Вежливый тон подсказывал, что это был не тот носильщик, что дежурил минувшей ночью.
Пендлбери кивнул. Затем он повернулся лицом к стене, подальше от холодного света фонаря.
– Все в порядке, сэр? – снова спросил мужчина. Похоже, он был искренне обеспокоен.
– Спасибо, со мной все нормально, – подал голос Пендлбери, снова живой, снова – в мутном, негостеприимном русле действительности. Он все еще чувствовал себя отчасти бестелесным, скованным, занемевшим и холодным.
– Я пришел вас проведать, потому что слышал, как вы кричали во сне. Ох и страшно же слышать такие вопли в ранний час! – дружелюбно попрекнул его мужчина.
– Прошу извинить, если напугал. Который час?
– Скоро шесть. Не оправдывайтесь. Хорошо, что все хорошо.
– Я… я немного замерз.
– Я заварил вам чай в конторе. Утром я нашел на столе записку парня с предыдущей смены. Не стоило ему оставлять вас тут!
Пендлбери встал и озябшими руками принялся оправлять пальто.
– А что ему еще оставалось. Я проехал свою станцию. Деваться-то было некуда…
– Не стоило ему оставлять вас тут, сэр, – повторил носильщик.
– Если вы про правила станции – что ж, он предупредил меня о них.
Носильщик посмотрел на помятого Эдварда, привалившегося к неудобной скамье, едва ли не с жалостью.
– Ну, я пойду приготовлю чай. – Когда он ушел, в дверной проем хлынул первый призрачный свет угрюмого северного утра.
Вскоре Пендлбери дошел-таки до кабинета, ориентируясь на гул разожженной печи.
– Так-то лучше, сэр, – сказал носильщик, пока гость прихлебывал невероятно крепкую жидкость.
Пендлбери попытался сквозь объявшую его дрожь выдавить улыбку.
– Если хотите знать мое мнение, ночь под мостом – лучше, чем пребывание в местном зале ожидания, – заявил носильщик. Он откинулся на широкую спинку стула, скрестив руки на груди и протянув ноги к огню. Это был мужчина средних лет, с серыми глазами, донельзя сердобольного вида.
– Ну, я же как-то справился, пережил…
– Вы, видать, счастливчик, сэр, ведь бывали и такие, кто не пережил.
Пендлбери поставил чашку на блюдце. Рука тряслась слишком сильно.
– Вот как? – спросил он. – Но… что с ними произошло?
– Еще чая, сэр?
– У меня еще осталось полчашки.
Носильщик серьезно уставился на него.
– Вы не знали, что станция Кастертон построена на месте старой тюрьмы?
Пендлбери попытался покачать головой.
– А прямо под залом ожидания – тюремное кладбище.
– Кладбище?
– Правильно, сэр. Где-то там, под нашими ногами, предположительно, покоится Лили Торелли – Сладкоголосый Соловей. Думаю, в клетке эта птичка редко пела. И уж точно не пела тогда, когда ее приговор привели в исполнение.
Пендлбери молчал в течение долгой минуты. Вдалеке он услышал шум поезда. Затем он решился спросить:
– Носильщику предыдущей смены это известно?
– Конечно, сэр. Разве вы сами не заметили?
– А что я должен был заметить?
Сердобольный второй носильщик ничего не сказал, а просто сымитировал странный неконтролируемый тик своего сменщика. Пендлбери уставился на него. Ужас рос в нем по мере того, как солнце занимало положенное ему место на холодном утреннем небосводе.
– Он пьяница, этот малый. Пристрастился к бутылке после того, как однажды сам всю ночь проторчал в этом зале…
– Зачем вы мне это говорите? – пробормотал Пендлбери. Внезапный порыв заставил его отвернуться от взгляда серых глаз своего спасителя.
– Ну, – произнес мужчина, разведя руками, – возможно, вы захотите с кем-то обсудить то, что увидели. Поговорить с врачом… – Голос носильщика был полон заботы – и практически напрочь лишен надежды. – Нервы это все, говорят. Просто нервы шалят.
Когда судно отчалило от пристани и начало подниматься и опускаться в желтых водах Мерси, Карфакс вспомнил «Прощание с Англией» [20].
Широкая, быстрая река и высотные здания на обоих берегах, Ливер-билдинг, офисы компании «Кунард» и огромные сооружения, загадочные по назначению, которые выросли, когда туннели Мерси [21] тянули от берега к берегу,
