Казалось, Киндерман слегка оживился, услышав это.
– Ты что, все о нем знаешь? – удивился он.
– Да, вчера он мне полностью открылся, – кивнул Дайер.
– Он любит поговорить?
– Ну, ты же знаешь, как действуют на людей священники. Мы как магнит для встревоженной души.
– А можно сделать соответствующее заключение и относительно меня?
– Если галоши подходят, почему бы их не надеть?
– А он католик?
– Кто?
– Тулуз Лотрек. Разумеется, доктор, о ком же я еще могу спрашивать?
– Ну, ты частенько так неясно выражаешься...
– Это обычный способ. Особенно, когда имеешь дело с чокнутым. Итак, Амфортас католик или нет?
– Да, он католик. И вот уже много лет подряд ежедневно посещает мессу.
– Какую мессу?
– В шесть тридцать утра в церкви Святой Троицы. Кстати, я тут обдумывал твою проблему.
– Какую проблему?
– Насчет зла, – напомнил Дайер.
– Да разве это только МОЯ проблема? – фыркнул Киндерман. – Чему же тебя столько лет учили? Вы в своей семинарии для слепых одни корзины, что ли, плетете? Это проблема КАЖДОГО!
– Понимаю, – согласился Дайер.
– А вот это уже странно.
– Тебе не мешало бы относиться ко мне с добротой.
– А плюшевый медведь?
– Медведь тронул меня до глубины души. Так мне можно говорить?
– Но это очень опасно, – нахмурился Киндерман. Потом, со вздохом взяв с кровати газету, раскрыл ее и начал читать. – Валяй, рассказывай, я весь внимание.
– Так вот, я тут кое о чем подумал, – продолжал Дайер. – Пока я лежу в больнице и все прочее...
– Пока ты лежишь в больнице совершенно здоровый, – вставил Киндерман.
Дайер не обратил никакого внимания на этот выпад.
– Я задумался о некоторых вещах, связанных с хирургией.
– Да на них практически ничего и нет, – вдруг весело вскинулся Киндерман. Он с головой погрузился в рассматривание «Женской одежды».
– Говорят, когда человек находится под наркозом, – снова заговорил Дайер, – его подсознание продолжает ощущать все, что с ним происходит. Оно слышит голоса врачей и медсестер. Оно чувствует боль. – Киндерман оторвался от газеты и посмотрел на священника. – Но когда человек приходит в себя, у него остается впечатление, будто ничего с ним не происходило. Поэтому, может быть, когда мы снова вернемся к Богу, то же самое случится и со всей мирской болью.
– Это правда, – согласился Киндерман.
– Ты тоже так считаешь? – удивился Дайер.
– Я имею в виду подсознание, – пояснил Киндерман. – Известные психологи, светила прошлых лет, проводили множество экспериментов. Так вот, они выяснили, что внутри нас существует и второе сознание, которое мы называем подсознанием. Один из таких исследователей – Альфред Бине. Послушай! Однажды он загипнотизировал девушку. И внушил ей, будто с этого момента она не видит его, не слышит и не знает, что он делает. Потом, вложив ей в руку карандаш, он расстелил на столе бумагу. В комнату входит помощник и начинает задавать девушке самые различные вопросы. В это же время сам Бине тоже спрашивает ее о чем-то. Девушка начинает отвечать помощнику, и ОДНОВРЕМЕННО пишет на бумаге ответы на вопросы Бине! Удивительно! Но это еще не все. Во время сеанса Бине колет девушку булавкой. Она, разумеется, ничего не замечает и продолжает спокойно беседовать с помощником. Но карандаш в ее руке движется по бумаге, и вскоре она выводит следующее: «Пожалуйста, не делайте мне больно». Разве это не поразительный факт? И то, что ты мне сейчас рассказал про хирургию, тоже правда. Кто-то внутри нас все равно чувствует и как нас режут, и как зашивают. Но кто? – Неожиданно Киндерман вспомнил свой странный сон и непонятное, загадочное высказывание Макса: «У нас две души».
– Подсознание, – мрачно проговорил Киндерман. – Что же это такое? КТО это такой? Что у него общего с коллективным подсознанием? И как ты уже догадался, это тоже входит в мою теорию.
Дайер отвернулся и только махнул рукой.
– А, опять ты про это, – пробормотал он.
– Да, дорогой мой, тебя просто съедает зависть, что Киндерман – гений, светлая голова, и сейчас он на пороге великого открытия, он-то разрешит проблему зла, – ораторствовал Киндерман. Потом, насупив брови, продолжал: – Мой гигантский мозг напоминает осетра, окруженного пескарями.
Дайер резко повернулся:
– А тебе не кажется, что это уже просто неприлично?
– Ничуть.
– Ну, а тогда почему же ты мне так до конца и не поведаешь свою теорию? Давай-ка выслушаем и забудем, наконец, о ней, – распалялся Дайер. – А то в коридоре уже выстроилась целая очередь желающих исповедаться.
– Нет, уж очень она сложна для твоего понимания, – угрюмо пробурчал Киндерман.
– Почему же тогда тебе не по душе мысль о первородном грехе?
– А с какой стати новорожденные младенцы должны нести ответственность за то, что когда-то совершил Адам?
– Это тайна, – возмутился Дайер.
– Скорее шутка. Должен признаться, я не раз задумывался над этим, – возразил Киндерман. Он наклонился к Дайеру, и глаза его загорелись. – Если бы, например, грех состоял в том, что много миллионов лет тому назад ученые взорвали планету какими-нибудь нейтронными бомбами, и сейчас в атомах нашего тела наблюдались бы мутации. Может быть, именно вследствие подобного кошмара образуются сейчас вирусы, которые несут болезни, может быть, поэтому происходит сумятица в окружающей среде, начинаются различные землетрясения и прочие катастрофы. Что касается самих людей, то они в силу мутаций сходят с ума и превращаются в настоящих чудовищ. Они принимаются уплетать мясо, точно так же, кстати, как и животные, но вместе с тем обожают торчать в ванне и слушать рок-н-ролл. И ничего не поделаешь. Это ведь у них в генах. Даже Бог не смог бы здесь ничем помочь. Грех – такая штука, которая запрятана глубоко в генах.
– А что, если каждый человек, родившийся на Земле, составлял когда-то часть Адама? – вдруг предположил Дайер. – Я имею в виду, физически. Будучи действительно одной из его клеток.
Киндерман подозрительно посмотрел на священника:
– Итак, святой отец, я вижу, вы посещали не только воскресную школу, где в вас вдалбливали катехизис. Вы, похоже, увлекались игрой в бинго, поэтому вам совсем не чужд дух авантюризма. И откуда только в вашу голову могла закрасться подобная мысль?
– А что такого? – удивился Дайер.
– Да ты, оказывается, способен думать. Но эта идея не проходит.
– Почему нет?
– Только еврей может придумать подобное. Ведь получается, что Бог у вас какая-то сварливая и несостоятельная брюзга. Давай разберемся. Ведь Бог может остановить всю эту ерунду в любой момент, когда только пожелает. И может точно так же легко начать все заново. Разве Он не может сказать: «Ну-ка, Адам, пойди умойся, пора обедать» – и сразу же обо всем позабыть? И не может сам скорректировать гены? Евангелисты твердят нам: забывайте и прощайте, а Бог разве этого не может? И развязывается кровавая бойня, как в Сицилии. Жаль, Пьюзо этого не слышит. Мы бы с ним в два счета отсняли очередную порцию «Крестного отца».
