Из теней появляется сгорбленная фигура.
Конечно, это Дайю, но я не вижу, что у нее в руках. Она перепрыгивает через доходящий ей до талии забор, оглядывается по сторонам и перебегает дорогу.
— Сюда, — говорю я.
Она бежит ко мне. Задыхается, бросает передо мной кучу одежды. Теперь она и сама одета иначе. Красная футболка и джинсы слишком велики для нее, на ногах туфли.
— Исполняю твое первое желание, — говорит она.
— Не считай. Иначе к третьему они закончатся.
Я надеваю джинсы — слишком свободные, стягиваю их ремнем и влезаю в зеленую рубашку с воротом. К счастью, на галстуке она не настаивает.
Еще Дайю прихватила открытую пачку печенья.
— Не было времени искать что-то еще, — говорит она, но мне все равно. Два, три, четыре печенья спустя мой живот еще урчит. Его не обдурить. Это не еда. Заменитель. Сахар, быстрые углеводы — все фальшивое.
— Ты это украла.
Она кивает:
— Пришлось.
— Что, если бы тебя поймали?
— Этого не случилось.
— Что, если тебя заметили?
— Плевать. Никто не станет прочесывать округу ради двух штанов. Они не скажут теням.
Я молчу, но чувствую, что постепенно теряю себя. Может, в этом и суть Пути Призрака — поблекнуть, забыть все, что было, стать серым. Незаметным. Экстремальный символизм.
— Поезда должны еще ходить, — говорит она. — Но мы рискуем столкнуться с призраками.
— Есть другие варианты?
Она кивает, ухмыляется и помахивает ключами у меня перед носом:
— Умеешь водить?
Я качаю головой:
— Нельзя привлекать внимание.
— Никого нет дома. Бросим машину, как только доберемся до Синея.
— Ты сошла с ума.
— И?
Спор заканчивается. Еще часть меня остается на Пути Призрака.
IV
Когда я жил в Орландо, мне приходилось ездить. На работу, в супермаркет, много куда еще. Я никогда не любил автобусы: город слишком разросся, я жил далеко от центра — других вариантов, кроме машины, не было.
Сидней я люблю за то, что она не требуется. Я не ненавижу водить, просто не люблю ездить куда-то по делам. Несколько месяцев на межштатной магистрали — и свобода, удовольствие и восторг, которые я испытывал, получив права на Лонг-Айленде, поблекли.
Я могу обойти практически весь Сидней за час. Чайнатаун в десяти или пятнадцати минутах от дома. Автобусы, о чудо, останавливаются прямо у нашего здания — на Харрис. Отсюда можно уехать в Круговую Гавань, а потом за пять минут дойти до оперного театра или Рокс [38]. Несмотря на все разговоры об опоздании поездов, у меня с этим проблем нет. Конечно, каждый поезд, проезжающий через третью платформу «Таун-Холл», останавливается в Северном Сиднее, так что, если одна линия подводит, можно воспользоваться другой.
Я никогда не пойму, зачем кому-то ездить в центре города. Однажды я свернул не туда, возвращаясь в Лонг-Айленд из пригорода, пропустил мост и очутился в Нью-Джерси. Я не мог развернуться и оказался в центре Манхэттена. Моя поездка растянулась еще на семь миль и пару часов. Пешком быстрее.
В Сиднее километры, а не мили, но идея та же. Зачем водить самому, если тебя могут подкинуть?
В последний раз я был за рулем, когда мы с Карен арендовали машину для поездки в Джервис-Бэй [39]. По большей части дорога была прямой, и Карен сидела рядом. Мы слушали аудиокнигу в плеере, тормозили у обзорных площадок и фотографировались и остановились в чудесном пансионате на побережье. С тех пор и года не прошло. Я все еще не привык к левостороннему движению в машине с правым рулем. К счастью, то, что я включал дворники вместо поворотников, было худшей из моих проблем.
Да, Карен часто над этим смеялась.
Я беру у Дайю ключи и говорю:
— Я не знаю дороги.
— Ничего. Не думаю, что они за нами последуют.
Но это важно. Для меня. Ужасные часы в моей голове отсчитывают секунды до следующего сдвига, тикают, достаточно громко, чтобы свести с ума. Вот только я и так на полпути к безумию и помощь мне не требуется.
Машина заводится сразу — «Смарт», клаустрофобически маленький, хотя внутри это не так заметно. Автомобильчик не такой мощный, как корвет, но мне другого не надо. Едет, и это главное. Дайю держится за сиденье, словно мчится на взбесившихся американских горках. Мы снимаемся с места.
Я не жду проблем. Серьезно. Дайю права: так призраки нас не догонят. Полиция нас не остановит. Я не превышаю скорость (примерно сто — сто десять километров в час). Я самый вежливый водитель на свете, немного нерасторопный, но всегда на крайней левой полосе. Никому не мешаю. Словно на дороге есть другие машины.
Мы быстро выезжаем на Великое Западное шоссе, которое, как я думаю, приведет нас в Сидней. Если нет, мы увидим указатели. Сидней — большой город. Это как ехать к Нью-Йорку. Его трудно пропустить.
Это долгая, тихая поездка. Дайю смотрит в окно, почти как собака. Не виляет хвостом и не высовывает язык, но, похоже, никогда еще в машине не ездила. Я не включаю радио. Не хочу слушать о других отличиях этой реальности от моей. Я сконцентрирован. Уверен. Ничто не встанет у меня на пути, если нас не найдут призраки.
Я читаю дорожные знаки, сворачиваю, где нужно. Мы все ближе к Сиднею, и мне ничего не остается, только ехать и думать. Конечно, о Карен. Всегда о ней. Только о ней. Я боюсь, что мое желание вернуться — чистой воды эгоизм. Если она вызвала сдвиг, даже случайно, я должен кое-что узнать. Прежде чем действовать, нужно удостовериться. В этом виноват Антонио Феррари, кем бы на самом деле он ни был. Раз Карен спросила себя: «Что, если...» — я должен знать почему.
Вдруг она стала счастливей?
Как понять? Я не смогу спросить ее напрямую. Ей не с чем сравнивать. Возможно, она видит сны о жизни, в которой есть я, и у нас родился Тимми, и все так, как я помню. Что, если она узнает меня? Анна смогла. Это вероятно.
Я стараюсь не думать об Анне.
Или о Вороне. Я понятия не имею, что с ней случилось.
И никогда не узнаю. Если я исправлю реальность, ничего этого не произойдет, да? Анна придет на работу, ее подруга-ясновидящая — тоже, все будет по-прежнему.
Но вдруг Карен счастлива?
Я понимаю, что играю с обручальным кольцом, кручу его большим пальцем. Это от нервов. Оно стало серым. Удивительно, что призраки его не сняли, но оно все еще у меня на руке, поблескивает и символизирует то же, что и раньше, — круг бесконечной любви, которая сильнее Пути Призрака.
Очень скоро мы едем по мосту Харбор, а потом и по Сиднею. Синеет ночное небо. Мы проезжаем мимо «Аквариума» и кинотеатра, я сворачиваю с Вестерн-Дистрибьютор на Харрис-стрит. Еще два поворота, и мы на Пирмонт. Я паркуюсь почти перед самым домом.
V
Я хорошо знаю этот район, правда улицы позади дома — чуть хуже, ведь наши окна выходят на Сидней, я в нем работаю, мы делаем там покупки. Но я знаю пару кафе, продуктовых магазинов и парков на Пирмонт. А ниже по Харрис есть почта и — недалеко — рыбный рынок.
Мы с Дайю не хотим останавливаться на Пирмонт, но я медлю, глядя на свой дом. Не вижу наших окон — они слишком высоко, а я слишком близко, но чувствую, что он здесь, мужик с пистолетом. Не я с женщиной — не-Карен. Ни Тимми, ни следа моей жизни.
— Ты здесь жил, — подает голос Дайю.
Я киваю:
— Это мой дом.
— Он был твоим.
Я рычу — неосознанно, но это лучшее слово, чтобы описать звук, который вырывается из моего горла. Он впечатляет — теперь, когда голос у меня охрип.
— Прости.
— Ничего, — говорю я. — Это ты прости. Слушай, я должен сделать это один.
Она качает головой прежде, чем я успеваю закончить предложение.
— Я нужна тебе. А ты — мне.
— Я должен увидеться с Карен. Наедине.
— Но ее ведь здесь нет.
Я мотаю головой.
Дайю улыбается.
— В кино люди умирают, если решат разделиться.
