Я стучу. Трижды. Обычный, дружеский стук — за дверью может быть друг или парень с пиццей. Это не грохот срочной доставки или тяжелые, беспрестанные удары маньяка.
Я не дышу.
Откроет наверняка ее мама. Смерит меня взглядом, скажет, что на дворе ночь, и закроет дверь, потому что я ничего не отвечу. Об этом я не думал. Не знаю, что делать.
Дверь открывается внутрь. Это Карен. Прекрасная Карен. Pыжие волосы подчеркивают зелень глаз. Я никогда не видел ее такой. В моем мире ее волосы были светло-каштановыми. В ушах у нее золотые сережки. На плече татуировка, бабочка, которой не было в моей реальности, зеленокрылая. Она в вечернем платье, не слишком вызывающем, похожем на то, что она носила ночью в Орландо. Я пытаюсь заговорить, но во рту пересохло. Кое-как я выдавливаю:
— Привет.
— Ты парень из журнала? — спрашивает она.
Мое сердце подпрыгивает. Не знаю, куда оно рвется. Желудок поднимается к горлу, а может, складывается внутрь, оставляя кровавую бездну, в которую падают мои воспоминания.
— Карен, — говорю я.
Она улыбается. Склоняет голову. Всегда так делает, когда думает, а еще — прикусывает нижнюю губу. Как сейчас. Она моргает, склоняет голову к другому плечу и говорит:
— Не знаю, почему я так сказала. — И снова моргает: — Ты кто?
— Я... — Твой муж, хочу закричать я. Я — отец твоего ребенка! Но вместо этого справляюсь с собой и тихо говорю: — Кевин.
— Чего ты хочешь? — спрашивает она. Переступает с ноги на ногу. Нервничает. Ей неловко. Она смотрит поверх моего плеча, на ворота, у которых стоит Дайю.
— Я хочу... хочу с тобой поговорить, — отвечаю я.
— О чем?
— Даже не знаю, с чего начать.
— Тогда лучше выкладывай все и сразу. — Карен смотрит на мою левую руку. Я чуть ее приподнял, неосознанно, чтобы удобнее было крутить кольцо. На глазах выступают слезы. Карен не такая четкая, как Анна или призраки, но и не так размыта, как остальной мир. Это дает мне надежду.
— Ты меня не узнаешь?
Она склоняет голову к другому плечу, прикусывает губу, хмурится.
— А должна?
— Мне нужно тебе кое-что сказать. Кое о чем спросить. Мне надо знать.
Она смотрит на часы на запястье. Из дома доносится музыка, тихая и нежная. Я не знаю этой песни, но она такое любит.
— Ты?.. — Нет, я не могу спросить ее прямо, это было бы Неправильно. Я незнакомец, для собственной жены.
— Тебе когда-нибудь снилось, что ты замужем, живешь рядом с городом, твой муж — иностранец, а сына... сына зовут Тимоти Николс у него зеленые глаза, твоя улыбка, и он...
Я осекаюсь. Говорю слишком много и слишком быстро. Она смотрит на меня как на безумца. Может, я и правда свихнулся.
— Я тебя знаю, — выпаливаю я. Пытаюсь не напугать ее совсем не сказать «я люблю тебя». — Знаю, что твою маму зовут Анджела а твой отец умер, когда тебе было семь. Несколько лет назад ты ездила в Диснейуорлд и привезла оттуда плюшевого... — Я спохватываюсь: Допи — мой подарок. — Ушки Микки Мауса и «Монополию». Я знаю, что ты хочешь провести медовый месяц в Новой Зеландии, если это уже не случилось. Знаю, что ты любишь голубой, потому что это не цвет твоих глаз, а твоим любимым учителем был мистер Хоган, ведь он читал книги вам вслух, каждый вечер. Тебе нравятся ромкомы, но ты ненавидишь Хью Гранта.
Слова текут рекой, я останавливаюсь, только чтобы вдохнуть. Задыхаюсь и спохватываюсь прежде, чем зайти слишком далеко. Она смотрит на меня, смотрит — и все. Могла бы захлопнуть дверь у меня перед носом, вызвать полицию или позвать на помощь. Могла бы упасть в мои объятия и поцеловать меня. Или заплакать. Или сказать: да, именно такая семья ей и снилась. Но лицо Карен ничего не выражает, губа прикушена, глаза блестят, но я не уверен, что из-за слез.
Она открывает рот, но ничего не говорит. Поднимает руку, почесывает шею. Снова смотрит на Дайю. Дрожит. Думаю, я почти не ошибся и она не знает, что это значит.
Я снимаю обручальное кольцо:
— Это с нашей свадьбы, — говорю я, протягивая его. На ободке надпись — Карен и Кевин, 19 августа. Она не берет кольцо, просто смотрит на него, качает головой, открывает и закрывает рот, отступает.
— Карен, — прошу я, — скажи мне что-нибудь.
Она сглатывает и наконец спрашивает:
— Что я должна сказать?
II
Думаю, это хороший вопрос. Я стою у двери Карен, чувствуя себя глупым и усталым. Простые слова отняли все силы, и мне не удается придумать ответ.
— Это очень интересно, — говорит Карен. — Даже удивительно, хоть и не очень точно.
Она бросает взгляд на Дайю.
— Я не понимаю, зачем ты это сказал. Хочешь, чтобы я на что-то подписалась? Что-то купила? Пообещала вечную любовь? — Она кивает: — Думаю, дело в этом. Тебе нужно подтверждение, что ты мужчина моих грез, человек, которого я искала всю жизнь. Я не люблю дешевые трюки, мистер Нью-Йорк. Как тебе это? Думаю, ты все понял. Да.
Она больше не прикусывает губу, не думает, уже приняла решение и теперь готова выпалить из всех пушек.
— Ты работаешь в «Кроунком». Говоришь, что не пьешь пиво, но это не так. Не умеешь драться, готовить, играть в шахматы, но любишь караоке, и твой сын — Тимми, да? — вырастет и будет петь в забегаловке на заправке посреди американской пустыни. Ты делаешь вид, что любишь вино, но не найдешь хорошей винодельни на карте Хантер-Вэлли [42]. — Она понижает голос и добавляет: — Тебе стоило пить виски и текилу со своей подружкой, но вы были слишком заняты, блуждая по лесам, как эльфы. И да, вот еще: от тебя ужасно воняет.
Она подается назад, упирает руки в бока и кивает:
— Думаю, все так и есть. Я угадала? Кое-что, правда, придумала.
— Я не...
— Не так себе все представлял? — спрашивает она. — Может, стоило подумать прежде, чем стучать в мою дверь в половине одиннадцатого? Взять розы, конфеты или бутылку вина? Ты даже не старался, Да? И думаешь, что это очень романтично?
— Ладно, — говорю я, повесив голову, пристыженный, подавленный и проигравший. — Я уйду. Все нормально. Это был просто безумный сон.
Я медлю, оглядываюсь:
— Но мне нужно знать. Тебе здесь лучше?
Она хмыкает:
— Есть только здесь.
— Представь, что все, что я сказал, правда. У тебя есть семья. Сын. Если бы все это у тебя было, ты была бы счастливей?
Она склоняет голову. Не прикусывает губу — ей не нужно много времени на размышление. Грустно покачав головой, Карен закрывает дверь. Я слышу щелчок замка. Вытираю слезы. Всхлипываю. Никогда раньше не всхлипывал, и вот, пожалуйста.
Дайю не улыбается, не выглядит счастливой. На лице — удивленное выражение, нечто среднее между смущением и негодованием.
— Ты женился на ней?
— Она не такая.
— Надеюсь.
— Я хочу сказать, она похожа на себя прежнюю, но не знает меня. Что бы ты сделала на ее месте?
— По разговору казалось, что она тебя прекрасно знает.
— Она ошиблась.
— Ты тоже.
— Не в этом дело, — говорю я и замолкаю. Хватит. Я не хочу это обсуждать, особенно с призраком, даже с бывшим, кем бы Дайю теперь ни была.
Но она не унимается.
— Дело именно в этом. Если ты хочешь вернуть свою жизнь, тебе придется ее убить. Ты не можешь.
— Мне нужно было знать.
— Что? Счастлива ли она?
— Именно.
— Ну? Теперь знаешь?
Я оглядываюсь на дверь, вижу очертания Карен за окном. Она, наверное, отодвинула диван. Наблюдает за мной. Не слышит, о чем мы шепчемся, но видит отчаянье, разочарование — все эти милые чувства, которые делают жизнь интересней. Я хочу... уже не знаю чего. Забиться в темный угол. Позволить призракам себя убить, очистить, отправить в изгнание — все, что угодно. Вспороть себе живот.
— Нет, — говорю я. — Понятия не имею.
Карен уходит от окна. Через секунду дверь открывается. Она стоит на пороге, качает головой, склонив ее набок.
— Если я скажу, что видела сон, — спрашивает она, — ты решишь, что я ненормальная, как и ты?
