Развернувшись, он побежал к вокзалу, то, что он вооружен лишь старым «никоном», почему-то не пришло ему в голову.
Метрах в десяти от здания он остановился. Там лежали три тела – взрослые мужчина и женщина и то ли маленькая женщина, то ли девочка лет тринадцати. Точнее сказать невозможно, потому что головы не было.
Диз навел камеру и быстро сделал шесть снимков; вспышка мерцала белым светом, механизм перемотки удовлетворительно жужжал.
У него всегда удерживалось в голове количество кадров. В пленке их тридцать шесть. Он снял одиннадцать. Остается двадцать пять. В карманах брюк есть запасные пленки, и это прекрасно… если будет где перезарядить, однако рассчитывать на то нельзя; с такими снимками надо брать ноги в руки – и ходу. Это обед а ля фуршет.
Диз добежал до вокзала и распахнул дверь.
Глава 9
Он думал, что видел все, что можно видеть, но ничего подобного он никогда не видел. Никогда.
Сколько? – пытался сосчитать он. Сколько? Шесть? Восемь? может, дюжина?
Трудно сказать. Ночной Летун превратил маленький частный аэровокзал в лавку мясника. Всюду валялись тела и части тел. Диз видел ступню в черном кеде; снял ее. Торс с оторванными руками и ногами – снял. Мужчина и замасленном комбинезоне еще дышал, и на мгновение Дизу показалось, что он узнал пьянчугу Эзру из аэропорта округа Камберленд, но парень, лежавший перед ним, не просто лысел – у него этот процесс давно завершился. Лицо у него было рассечено от лба до подбородка. Половинки носа почему-то напомнили Дизу поджаренную и рассеченную сосиску, готовую к заключению в булочку.
И это он тоже снял.
Вдруг что-то внутри его взбунтовалось и закричало: «Хватит!» тоном приказа, которому невозможно не подчиниться, а тем более возражать. «Хватит, остановись, конец!»
Он увидел стрелку на стене с надписью «КОМНАТЫ ОТДЫХА». Диз побежал в направлении стрелки; камера на ходу шлепала его по боку.
Первым ему попался мужской туалет, но Диза не смутило бы, если бы это оказался женский. Он разразился хриплыми, воющими рыданиями. Он вряд ли поверил бы, что именно он издает такие звуки. Много лет он уже не плакал.
С детства.
Он рванул дверь, заскользил, как на лыжах, и схватился за край второй от начала раковины.
Он нагнулся над ней, и его стало рвать мощной и вонючей струей; кое-что брызгало ему в лицо или оседало коричневыми клочьями на зеркале. Он вспомнил запах курицы по-креольски, которую ел, склонившись над телефоном в номере мотеля, перед тем как расплатиться и побежать к самолету, – и изверг ее обратно с громким рокотом, как перегруженная машина, у которой вот-вот полетят шестерни.
«Господи, – думал он, – Господи Иисусе, это же не человек, это не может быть человек…' И тут он услышал звук.
Этот звук он слышал миллион раз, звук был обычным в жизни любого американского мужчины… но сейчас наполнил его сердце страхом и ползучим ужасом, невзирая на все, что говорили опыт и убеждения.
Этот звук производил человек: мочившийся в писсуар.
Но, хотя в забрызганном рвотой зеркале отражались все три писсуара, ни за одним из них никто не стоял.
Диз подумал: «Вампир не может отра…»
Потом увидел, как красноватая жидкость падает на фаянс среднего писсуара, стекает вниз и закручивается геометрическими фигурами перед сливным отверстием.
Струи в воздухе не было; он видел только, как жидкость соприкасается с мертвым фаянсом.
Вот когда она становилась видимой.
Он застыл. Он стоял, упершись руками в края раковины, рот, горло и нос были переполнены вкусом и запахом курицы по-креольски, и наблюдал немыслимое, хотя и прозаическое явление, которое происходило у него за спиной.
«Я смотрю, – пронеслось, как в тумане, у него в голове, – как писает вампир».
Казалось, это тянется вечно – кровавая моча ударяется о фаянс, становится видимой и завихрятся перед сливом. Диз стоял, упираясь в раковину, куда только что изверг одержимое своего желудка, впившись глазами в отражение зеркала, и чувствовал себя застывшей шестерней какого-то заевшего огромного механизма.
«Скорее всего, я мертв».
В зеркало он видел, как хромированная сливная рукоятка сама собой опустилась, послышался грохот воды.
Диз услышал шуршание, понял, что это пелерина, и еще понял, что, если обернется, то можно будет вычеркнуть «скорее всего» из его предыдущей мысли. Он стоял неподвижно, до боли вцепившись в края раковины.
За спиной у него зазвучал низкий голос без обертонов. Говоривший был так близко, что Диз чувствовал его холодное дыхание у себя на затылке.
– Ты следил за мной, – произнес бесстрастный голос.
Диз застонал.
– Да, – продолжал тот же голос, будто Диз отрицал сказанное. – Видишь, я знаю. Я все о тебе знаю. Теперь слушай внимательно, мой любопытный друг, потому что я это говорю один раз: больше за мной не следи.
Диз снова застонал, как побитая собака, и в брюках у него опять полилось.
– Открой камеру, – раздался бесстрастный голос.
«Моя пленка! – закричало что-то внутри Диза. – Моя пленка! Все, что у меня есть! Мои снимки!»
Сухой шелест пелерины – как взмах крыла летучей мыши. Хотя Диз ничего не видел, он почувствовал, что Ночной Летун приблизился.
Быстро.
Пленка – это еще не все.
Кроме того, есть жизнь. Какая бы она ни была.
Ему представилось, как он оборачивается и видит то, что не могло показать зеркало: видит Ночного Летуна – гротесковую фигуру, похожую на летучую мышь, забрызганную кровью, кусочками мяса и клочьями вырванных волос; снимает кадр за кадром под жужжание перемотчика… но ничего этого не будет.
Вовсе ничего.
– Ты настоящий, – выдавил он, не оборачиваясь, не в силах оторвать рук от раковины.
– Ты тоже, – парировал бесстрастный голос, и теперь Дизу почудились древние склепы и запечатанные гробницы в его здании, – пока еще, во всяком случае. Это твой последний шанс, мой любопытный несостоявшийся биограф. Открой камеру… или это сделаю я.
Онемевшими пальцами Диз открыл свой «никон».
Что-то дуло на его похолодевшее лицо – будто туда-сюда водили бритвой. На мгновение показалась длинная белая кисть, вся залитая кровью, обкусанные ногти с забившейся под них грязью.
Потом пленка вышла из кассеты и безжизненно обвисла.
Опять сухой шелест. Опять зловонное дыхание. Какое-то время казалось, что Ночной Летун все-таки убьет его. Затем он увидел в зеркале, как дверь мужского туалета открывается сама собой.
«Я ему не нужен, – думал Диз. – Он сегодня очень плотно наелся». Тут же его снова вырвало, теперь прямо на отражение собственного лица.
Дверь, снабженная пневматическим гарниром, бесшумно захлопнулась.
Диз оставался на месте еще минуты три; оставался, пока не раздался вой сирен чуть ли не на крыше аэровокзала; оставался, пока слышался рев авиационного двигателя. Разумеется, двигатель «сесны-337 скаймастер». Потом он вышел из туалета на ватных, негнущихся ногах, ударился о противоположную стену коридора, отшатнулся и побрел дальше обратно в здание вокзала. Он поскользнулся в луже крови и едва не упал.
– Стой, мистер! – заорал полицейский у него за спиной. – Стой на месте! Один шаг – и я стреляю!
Диз даже не обернулся.
– Пресса, дурачок, – сказал он, держа в одной руке камеру, а в другой газетное удостоверение. Он подошел к разбитому окну, забыв о том что засвеченная пленка все еще торчит у него из камеры, словно длинная полоска конфетти, и стал наблюдать, как «сесна» взлетает по дорожке 5. На мгновение она промелькнула черным силуэтом на фоне догоравших диспетчерской и вспомогательных баков, силуэтом, очень напоминавшим летучую мышь, а затем взмыла в небо, исчезла, и полицейский двинул Диза о стену так, что у него кровь пошла из носа, а он не заметил, ему было все равно, и когда рыдания начали сотрясать ему грудь, он закрыл глаза, и все равно видел, как кровавая моча Ночного Летуна ударяется о фаянс, становится видимой и завихрятся перед сливом.
