…Я собираюсь развестись с ним. Часть моего рассудка (когда эта часть начинает говорить, она напоминает мне мою мать) чуть не воет, когда я высказываю это так прямо, но я устала водить себя за нос. Тут полным-полно сеансов терапии — такого рода штучек, когда люди садятся в кружок и изводят около четырех коробок салфеток в час, но, похоже, это помогает взглянуть правде в глаза. В моем случае простая истина состоит в том, что человек, за которого я вышла замуж, превратился в опасного параноика. Да, иногда он мог быть любящим и нежным, но это не суть, а лишь отвлекающее обстоятельство. Мне необходимо помнить, что мужчина, который когда-то рвал для меня цветы, теперь порой сидит на крыльце и разговаривает с кем-то, кого там нет, — с человеком, которого он называет «маленьким лысым врачом». Забавно, правда?
Думаю, я знаю, как все это началось, Ральф, и, когда мы увидимся с вами, я расскажу вам все, если вы действительно захотите меня выслушать.
Я должна вернуться в дом на Харрис-авеню (по крайней мере на некоторое время) к середине сентября хотя бы для того, чтобы поискать работу… Но сейчас об этом больше ни слова — одна мысль об этом пугает меня до смерти! Я получила записку от Эда — всего несколько строк, — где говорилось, что он живет в одном из коттеджей, принадлежащих Лабораториям Хокингс, во Фреш-Харборе и что он будет соблюдать пункт об отсутствии контактов в соглашении об освобождении под залог. Он написал, что сожалеет обо всем, но даже если и так, я этого не почувствовала. Не то чтобы я ожидала пятен от высохших слез на письме или пакета с его отрезанным ухом, но… Я не знаю. Он словно извиняется не по-настоящему, а просто так, для протокола. Я понятно объясняю?… Еще он вложил туда чек на 750 долларов, который, похоже, означает, что он сознает свою ответственность. Это хорошо, но, думаю, я бы больше обрадовалась, услышав, что он обратился за медицинской помощью по поводу… проблем психики. Знаете, какой его ждет приговор? Восемнадцать месяцев интенсивной терапии. Я сказала об этом в нашей группе, и несколько человек рассмеялись, словно подумали, что я шучу. Я не шутила.
Иногда у меня в голове возникают жуткие картины, когда я пытаюсь представить себе будущее. Я вижу, как мы стоим в очереди за бесплатной едой, или как я вхожу в приют для бездомных на Третьей улице с Нат на руках, завернутой в одеяльце. Когда я думаю об этом, то вся дрожу, а иногда и плачу. Я знаю, это глупо; Господи, у меня же есть диплом библиотекаря, но я ничего не могу с собой поделать. И знаете, за что я цепляюсь, когда меня мучают эти поганые картинки? За то, что вы сказали, когда завели меня за прилавок в «Красном яблоке» и усадили в кресло. Вы сказали мне, что у меня здесь по соседству есть друзья и что я справлюсь с этим. Я знаю, что по крайней мере один друг у меня есть. Один НАСТОЯЩИЙ друг.
Письмо было подписано:
С любовью, Элен.Ральф вытер слезы в уголках глаз — в последнее время он начинал плакать по любому малейшему поводу; похоже, причиной тому была его адская усталость — и прочитал постскриптум, который она нацарапала в конце листка и вверху, на правом поле:
Я бы очень хотела, чтобы вы приехали навестить нас, но мужчины сюда «не допускаются» по причинам, которые, я уверена, вы поймете. Они даже требуют, чтобы мы не сообщали точного адреса!
Э.Ральф посидел минуту или две с письмом Элен на коленях, глядя на Харрис-авеню. Стоял уже конец августа; по календарю — еще лето, но листья тополей начали отливать серебром, когда их шевелил ветер, и в воздухе появились первые дуновения прохлады. Объявление в витрине «Красного яблока» гласило: ШКОЛЬНЫЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ НА ЛЮБОЙ ВКУС! ЗАГЛЯНИТЕ СНАЧАЛА К НАМ! А где-то возле городской черты Нью-порта, в каком-то просторном старом фермерском доме, куда отправлялись обиженные женщины, чтобы попытаться снова наладить свою жизнь, Элен Дипно мыла жалюзи, готовя их к долгой зиме.
Он аккуратно засунул письмо обратно в конверт и попытался вспомнить, сколько времени женаты Эд и Элен. Шесть или семь лет, подумал он. Кэролайн сказала бы точно. Сколько мужества требуется для того, чтобы спалить свой трактор и плюнуть на урожай, который ты выращивал шесть или семь лет? — спросил он себя. Сколько мужества нужно, чтобы сделать такое после того, как ты провел все это время, выясняя, как подготовить почву, когда сажать, как часто поливать и когда убирать урожай? Сколько — чтобы просто сказать: «Мне надо плюнуть на этот горох, горох здесь не годится, лучше я по пробую кукурузу или бобы».
— Много, — сказал он, снова вытирая слезы с уголков глаз. — Чертовски много, вот что я думаю.
Вдруг ему жутко захотелось увидеть Элен. Повторить то, что она так хорошо запомнила и что он почти забыл, — как сам говорил ей: «Ты нормально справишься. У тебя здесь полно друзей»
— Впиши эту фразу себе в актив, — буркнул Ральф.
Вести от Элен, казалось, скинули огромную тяжесть с его плеч. Он встал, сунул ее письмо в задний карман брюк и двинулся вверх по Харрис-авеню, к площадке для отдыха возле развилки. Если ему повезет, он отыщет там Фэя Чапина или Дона Визи и немножко поиграет в шахматы.
2
Облегчение после весточки от Элен никоим образом не повлияло на бессонницу Ральфа; ранние просыпания продолжались, и к Дню труда[23] он продирал глаза около 2.45 утра. К десятому сентября — дню, когда Эд Дипно был снова арестован, на этот раз с пятнадцатью соратниками — средняя продолжительность сна Ральфа сократилась примерно до трех часов за ночь, и он начал ощущать себя слегка похожим на какую-то штуковину на стеклышке под микроскопом. Просто одинокая клеточка протоплазмы, вот кто я, думал он, сидя в мягком кресле, глядя на Харрис-авеню и жалея, что не может смеяться.
Его список убойных и надежнейших народных средств продолжал расти, и не один раз ему приходило в голову, что он может написать чудненькую маленькую книжечку по этому вопросу… Если, конечно, он когда-нибудь достаточно выспится и снова обретет способность связно и последовательно мыслить. В конце этого лета он еще неплохо справлялся каждый день с подбиранием одинаковых носков и все время мысленно возвращался к своим мучительным попыткам отыскать пакетик растворимого супа в кухонном шкафчике в тот день, когда Элен избил ее муж. С тех пор такого больше не случалось, поскольку каждую ночь он ухитрялся хоть немного поспать, но он жутко боялся, что снова окажется на этой стадии — а может, и еще дальше, — если положение не улучшится. Бывали времена, когда он (обычно сидя в своем кресле с откидной спинкой в четыре тридцать утра) готов был поклясться, что физически ощущает, как у него плавятся и вытекают мозги.
