Кисть сжали теплые пальцы. Я вздрогнула и посмотрела. Рядом семенила девочка-японка, держа меня за руку.
– У нас с тобой один сон на двоих, – сказала я.
– Нет, это граница, – отозвалась она.
– Здесь всегда так?
– По-разному, – ответила девочка.
Мы довели мертвецов до моста, перекинутого через застывшую реку. На другом берегу клубился туман. Невозможно было что-либо рассмотреть.
Остановились.
– Дальше – сами, – распорядилась я.
Они боязливо поглядывали на ту сторону и не двигались с места. Одна из женщин воскликнула: «Мама!» – и бросилась вперед. Из тумана показались человеческие фигуры, они призывно махали руками. Моих покойников явно встречали. Вскоре вся группа сдвинулась с места и, кто скорым шагом, кто медленно и неуверенно, устремилась к мосту. Потом все исчезли в тумане. Старухи среди них не было.
Отстала, что ли?
Я хотела за ней вернуться.
И проснулась.
– Выходит, ты действительно проводник мертвецов, – уверенно заявила Ольга, выслушав мой спутанный рассказ.
Я лихорадочно передирала из ее тетради задачу по алгебре. В последнее время я совсем забросила учебу. Да и как тут учиться, если в голове такой сумбур, к тому же постоянная усталость? Я чувствовала себя осенней мухой.
– Похоже на то, – нехотя призналась я, – но, если честно, не могу поверить. Я все жду, найдется кто-нибудь умный и объяснит все как-нибудь просто: подростковый гормональный взрыв, со временем пройдет, и все такое…
Олька даже руками всплеснула:
– Что ты такое говоришь! Как можно! Ты же избранная! Ты знаешь такое, о чем другие и не догадываются! И хочешь от этого отказаться?
– Побыла бы ты в моей шкуре, не то бы запела! – огрызнулась я.
– Да я бы с радостью! – не унималась Ольга.
Я помахала тетрадкой перед ее носом:
– Смотри, я всю домашку у тебя списываю, не соображаю ничего! Сколько я еще продержусь? Как думаешь? А потом? Привалила радость, ничего не скажешь!
– Да я за тебя! Да я! – зачастила Ольга. – Не только домашку, я за тебя экзамены буду сдавать, если захочешь! За двоих буду учиться!
Я не выдержала и рассмеялась:
– Скажешь тоже…
Ольга молитвенно сжала руки.
– Ах, если бы только я могла, хоть одним глазком! Слушай! – горячо зашептала она. – А что, если пойти вместе с мертвецами туда, ну, за границу?
– Нельзя, – отрезала я.
– Как ты не понимаешь! – завела старую пластинку Ольга. – Вдруг я бы смогла что-нибудь узнать о Ване? – она опустила голову и чуть слышно добавила: – Если, конечно, они там помнят о нас.
– Там не забывают… Уж я-то знаю. Они теснятся в моих снах, являются уже не поодиночке, а толпами. И требуют, требуют, требуют!
– Мне так хочется тебе помочь! – умоляла подруга. – Я часто думаю, почему ты? Почему не я?
– Ты же сама говорила – так вышло. Я не просила…
– Знаешь, – ее глаза заблестели, как в лихорадке, – если бы ты попросила, я бы тебя взяла!
– Оль, я не уверена, что смогу, – призналась я. – Ведь я еще толком не знаю, на что способна, даже не знаю, смогу ли тебя защитить. И еще, мне кажется, Ваня очень далеко, понимаешь? Мне туда путь заказан, во всяком случае пока. Я брожу где-то на границе, возможно, я и есть пограничник, ну, или что-то вроде того.
– Хорошо, возьми меня на границу, может, я хоть что-то смогу узнать. Я тебе обещаю, что буду слушаться, беспрекословно подчиняться, не стану мешать, капризничать, только возьми!
Я сдалась.
– Хорошо, возьму…
Мы договорились о времени выхода. Это была ночь на новолуние.
По ночам я возвращалась к старому дому бабушки и деда. Он возвышался посреди двора неприступной громадой и не пускал внутрь. Гроб с дорожки исчез, путь во двор свободен. Я бродила по двору, среди высохших вишневых деревьев, ветви похожи на колючую проволоку. Ничего живого не осталось: полуразрушенный сарай, разбитые дорожки, поваленный штакетник.
Я садилась на деревянный чурбан для рубки дров и ждала. Сама не знаю чего.
Однажды увидела деда. Пошла за ним, поднялась по ступенькам крыльца, заглянула на веранду. Он рубил мясные туши, крякая с остервенением. Я испугалась: мне показалось, что он рубит человеческие трупы.
Я хотела остановить его, но он не слушал. Сказал, что здесь очень много работы – мусор скопился.
И я поняла, что теперь он окончательно поселился здесь.
– Я хочу войти, – попросила деда.
– Это твой дом, входи…
Дом впустил.
Сумрак и запустение встретили меня.
Надо открыть ставни! И вообще сделать здесь генеральную уборку.
Меня как будто услышали: распахнулись ставни, стало светлее. Я сбросила с кроватей несвежее белье, долго выгребала залежалый мусор. Сначала одна, потом ко мне присоединился дед.
«Вот если бы впустить сюда немного солнца, и чтоб ветка вишни шелестела у окна», – подумала я. Светлая полоска легла на половицы, за окном ожила старая вишня. От печки потянуло теплом, на круглом столе появилась скатерть с бахромой, та самая, на которой я в детстве заплетала косички.
На дедовой кровати подушки горкой, под кружевным покрывалом, зеленые дорожки на полу, фотографии на стенах, крахмальная салфетка на телевизоре…
– Как хорошо! – восхитилась я.
А дед ничего не сказал, как будто так и должно быть. Прав, наверное.
Я засыпала у себя в комнате, а просыпалась в старом доме.
Однажды дед разбудил меня. Я подняла голову. Оказалось, что сижу за столом в большой комнате, уснула, положив голову на руки.
– Так нельзя, – сказал дед.
– Почему?
– Ты очень устаешь. А тебе нужны силы для жизни.
– Но я не могу иначе.
– Можешь, – дед у меня суровый, и в жизни таким был. – Это твой сон. И дом твой.
– Он и твой тоже.
– Да, потому что ты так захотела.
Я не совсем понимала, о чем он. Мне просто хотелось, чтоб мои сны были, как в детстве, цветными, теплыми и радостными. Конечно, когда тебе приходится провожать умерших, это не слишком радостно, но… гораздо приятнее, заснув, оказаться в мире своего детства, чем в пустыне, усыпанной пеплом.
– Мне бы воды, – попросила я. Ужасно хотелось пить. Дед повел меня на веранду, там стоял старый умывальник, он сам его сделал когда-то. Я нажала на сосок, но вода не полилась. Ее не было ни капли. Я взяла ведро и пошла к колонке. Там должна быть вода, я знала.
Это прямо через дорогу.
Все было, как раньше: улица, заборы, деревья. Колонка дала много холодной воды, а когда я возвращалась с полным ведром, то увидела цветущие ирисы возле нашего забора.
Осколок моего мира постепенно оживал, питаясь моей памятью.
Стали приходить незваные гости. Не знаю, как они находили меня. Я вообще не представляю себе, что чувствует душа после смерти. Может быть, мой маленький мирок совсем рядом с границей? Может, пространство моих снов как-то соприкасается с иными пространствами? И с пространством смерти? Может быть, очутившись в пустыне из пепла, умершие видели крохотный островок, так похожий на жизнь, и их влекло к нему, как к последней надежде?
