— Устроит ли вас четвертый этаж? — Там, сказала она себе, весьма довольная выбором, как-никак, живет иноземец и имеется караульный, следящий всю ночь за огнем.
На вновь прибывших уже поглядывали свободные от несения службы солдаты, делая вид, что просто прогуливаются по плацу, из домов высыпали женщины, окруженные ребятней, и даже некоторые рабы, расхрабрившись, украдкой посматривали на посторонних.
— Безусловно устроит, — с восторженным видом сказал Беренгар. — Пусть кто-нибудь проводит туда моего Ингвальта.
Ранегунда огляделась вокруг и поманила к себе Теобальда, одиннадцатилетнего сына Радальфа, местного кузнеца.
— Проводишь слугу нашего гостя на четвертый уровень северной башни, — распорядилась она.
Теобальд поднес руку ко лбу, в глазах его вспыхнуло любопытство.
— Четвертый уровень, — повторил он и повернулся к Ингвальту: — Следуй за мной, господин.
Беренгар вновь рассмеялся.
— Он такой же господин, как и ты, мальчуган. Просто одет получше.
Слуга, одарив хозяина неприязненным взглядом, подхватил с земли пару коробок и двинулся за подростком.
— Этот Ингвальт славный по-своему малый, — доверительно сообщил Беренгар. — Он состоит при мне третий год, и, если не брать во внимание его постоянное недовольство всем миром, у меня нет причин на него жаловаться.
— Многие достойные люди испытывают отвращение к миру, — подтвердила Ранегунда, имея в виду своего брата.
— Справедливо замечено, но кто-то должен населять эту землю, иначе зачем бы Господь ее сотворил?
К ним, хлюпая носами и бормоча извинения, подбежали припозднившиеся конюшие. Одежды их были мокрыми, а лица — пунцовыми от стыда.
— Оботрите лошадок досуха, — повелел Беренгар. — Седла доставьте в мою комнату. А в кормушки засыпьте окропленное медом зерно.
Ранегунда жестом остановила рабов.
— Боюсь, у нас нет ни того ни другого. Ваши лошади будут кормиться как наши.
Беренгар, поразмыслив, пожал плечами.
— Это лишь справедливо. Пусть будет так.
— Если пожелаете кормить их получше, поговорите с крестьянами. Возможно, они согласятся продать вам излишки зерна, — произнесла Ранегунда, смягчаясь. — Хотя… — Тут слова ее прервал радостный крик.
— Мой дорогой друг! — К гостю через весь плац, пренебрегая приличиями, неслась Пентакоста. Остановившись, она задрала свои юбки много выше колен. — Вот уж не чаяла увидеть вас в этой глуши!
— То же самое мог бы сказать вам и я, — возразил Беренгар, склоняясь к ее рукам и вновь выпрямляясь.
— Как вы на это решились? — продолжала, сияя, красавица. — Дороги сейчас так скверны!
Обитатели крепости, собравшиеся вокруг них, тут же напустили на себя озабоченный вид, но притом не забыли навострить уши.
Беренгар не сводил с красавицы глаз.
— На дорогах, ведущих к вам, ни грязь, ни рытвины не заметны.
Ранегунда в отчаянии не знала, куда себя деть.
— Пентакоста, — произнесла она наконец так твердо, как только смогла. — Гостя надо сопроводить в общий зал, где ты сможешь поговорить с ним. Я распоряжусь, чтобы туда принесли хлеба и мяса.
Повара, без сомнения, возмутятся, но лучше выдержать столкновение с ними, чем терпеть такой стыд.
В прелестных глазах Пентакосты блеснуло ехидство.
— О, дорогая, как ты добра!
— А остальные, — Ранегунда возвысила голос, — могут вернуться к своим делам.
Тон ее был столь суров, что плац мгновенно очистился, и даже дети попрятались по домам.
Беренгар нагнулся и выпростал из тюков укладку, завернутую в промасленную бумагу.
— Моя цитра, — произнес он, улыбаясь. — Мне не хотелось бы, чтобы она подмокла в последний момент.
— Ох! — выдохнула восторженно Пентакоста. — Прошла уже целая вечность, с тех пор как я слушала музыку.
— Я теперь играю получше, и вы в самом скором времени сможете в том убедиться, — с игривостью заявил Беренгар.
Ранегунда наблюдала за удалявшейся парочкой с неприятными чувствами.
— Какой же бес занес его в наши края? — произнесла она тихо и содрогнулась от отвращения, когда ее внутренний голос пояснил ей — какой.
То же отвращение вспыхнуло в ней и на другой день — при виде невестки и заезжего щеголя, прогуливающихся по крепостной стене. Парочка, казалось, намеренно демонстрировала всем любопытным себя, равно как и все детали своих бесстыдных заигрываний друг с другом.
— Так вот почему вы избрали меня в провожатые, — сказал новым утром Сент-Герман, выезжая бок о бок с Ранегундой за крепостные ворота. — Хотите поставить на место невестку и ее ухажера? — Он впервые за долгие месяцы сидел наконец-то в удобном персидском седле, сменив на него чудовищную подушку из кож с немилосердно задранной вверх задней лукой. Костлявая гнедая кобыла под ним была своевольна, и потому ее пришлось туго взнуздать.
— А также всех остальных, — ответила после паузы Ранегунда. — Думаю, после нашей поездки пересуды пойдут… по другому руслу.
Она перевела своего мышастого мерина на неторопливую рысь и направила его к проему в незаконченном частоколе, где к концу лета должны были повиснуть ворота.
Сент-Герман кивнул, принимая ее пояснение, и пустил гнедую вперед.
Возле леса им пришлось придержать лошадей, ибо дальше дорога сужалась и нависавшие над ней ветки могли выбить беспечного всадника из седла. Они в полном молчании добрались до развилки, где основной тракт уходил к юго-западу, чтобы слиться с дорогой из Шлезвига в Гамбург, а проселок сворачивал к монастырю Святого Креста.
За поворотом Ранегунда сказала:
— Я решила послать мужчин в лес на поиски пчелиных убежищ. У поваров заканчивается мед.
— А почему бы вам не держать пчел в деревне? — спросил Сент-Герман. — Это, возможно, несколько хлопотно, но, несомненно, безопаснее и надежнее, чем ежегодно обыскивать дикие дебри. — Молчание за спиной удивило его и подвигло на новое предложение: — Я знаю, как это делается, и могу показать.
Вплотную с пчеловодством он столкнулся на своей родине около двадцати столетий назад. Селяне там сооружали ульи прямо среди виноградников, что оборачивалось для них двойной выгодой: пчелы давали мед и опыляли лозу.
— Да, — неожиданно прозвучало в ответ. — Да, сделайте это. Наши крестьяне вам будут признательны, как и повара. И расскажите об этом в монастыре. Я знаю, монахи с радостью примут ваш дар, да и мой брат…
Ранегунда умолкла.
— Да и ваш брат, — подхватил, оглядываясь, Сент-Герман, — станет гневаться меньше. Ему ведь не очень понравится наш совместный визит.
