В ту ночь имело место первое, так сказать, "происшествие". Вполне возможно, туманные замечания Бада Перкинса подготовили для меня сцену к какому-то действию. В любом случае, "происшествие" было настолько расплывчатым, что я мог вовсе не обратить на него внимания, и ему можно было дать десятки объяснений. И только в свете более поздних событий я вообще припомнил, что что-либо подобное имело место. Все произошло где-то часа через два после полуночи.
Меня разбудил необычный звук. Любой человек, ночующий на новом месте, постепенно привыкает к ночным звукам этой местности и, привыкнув, принимает их во сне; но любой новый звук после этого может сон нарушить. Так, городской житель, проведя несколько ночей на ферме, привыкает к ночным голосам цыплят, птиц, лягушек, к ветру, но его могут разбудить трели жаб на болоте, поскольку эти новые ноты будут врываться в тот хор, к которому он уже приспособился. Я тоже почувствовал новый звук, вторгшийся в уже привычные голоса козодоев, сов и ночных насекомых.
Новый звук был подземным; то есть, казалось, он идет из-под дома, издалека, глубоко из-под поверхности земли. Может быть, это проседала почва, может, возникла и сразу сомкнулась какая-то трещина, вполне возможно, это был какой-то случайный подземный толчок… Да, но звук возникал с определенной регулярностью, словно нечто очень большое передвигалось по колоссальной пещере где-то очень глубоко под домом. Все это длилось около получаса. Казалось, звук приближается с востока, а потом удаляется в том же направлении в довольно равномерной прогрессии. Я не мог быть в этом уверен, но у меня возникло тягостное впечатление, что дом слегка вздрагивал от этих подземных звуков.
Возможно, именно это побудило меня на следующий день порыться в кладовой в попытках самому отыскать, что именно мой любознательный сосед хотел сказать своими вопросами и намеками по поводу Бишопов. Чем же таким они занимались, что их соседи считали столь предосудительным?
Кладовая, однако, была меньше загромождена вещами, чём я ожидал — в основном, вероятно, потому, что так много вынесли на веранду. Единственной неожиданностью, с которой я столкнулся, оказалась полка с книгами, которые, по всей видимости, читали, когда трагедия уничтожила всю семью.
Книги были нескольких видов.
Вероятно, основу этой небольшой библиотеки составляли несколько книг по садоводству. Это были очень старые издания, ими долго не пользовались — вполне возможно, их упрятал куда-нибудь кто-то из предков последних Бишопов, а к го-то другой сравнительно недавно обнаружил. Я заглянул в две или три из них и нашел, что для современного садовника они совершенно бесполезны, поскольку описывают методы выращивания и ухода за растениями, по большей части совершенно мне неизвестными: черемицей, мандрагорой, пасленом, гамамелисом и тому подобным; а страницы, посвященные более знакомым овощам, заполнены в основном фольклором и суевериями, которые совершенно ничего не значат в нашем современном мире.
Еще там была книжка в бумажной обложке, посвященная толкованию снов. Не похоже было, чтобы ею зачитывались, хотя по слою пыли на ней невозможно было ничего определить. Это была одна из тех самых недорогих книжек, популярных два-три поколения назад, и интерпретации снов в ней были самыми обыкновенными. Короче говоря, именно такую книжку выбрал бы себе невежественный деревенский житель.
Из всех книг по-настоящему заинтересовала меня только одна. Она, в самом деле, была очень любопытна: монументальный том, целиком написанный от руки и вручную же переплетенный в дерево и кожу. Хотя, вероятнее всего, он не имел никакой литературной ценности, место ему было в любом музее редкостей. В то время и я не пытался прочесть эту книгу, поскольку она показалась мне просто собранием белиберды, сходной с чепухой из сонника. На первой странице было грубо начертано ее название, которое указывало на то, что первоначальным источником была, вероятнее всего, чья-нибудь старая частная библиотека: "Сет Бишоп, Его Книга: Избранное из "Некрономикона", и "Cultes des Ghoules", и "Пнакотикских Рукописей", и "Текста Р'Лайха", Переписанное собственноручно Сетом Бишопом в гг. 1919–1923". Ниже неразборчиво была поставлена его подпись, слишком маловероятная для человека, известного своей необразованностью.
Кроме того, я нашел еще несколько работ, так или иначе связанных с сонником. Экземпляр знаменитой "Седьмой Книги Моисея" — текст, очень высоко ценимый некоторыми стариками из числа пеннсильванских чернокнижников: я знал об их существовании из газетных отчетов о недавнем убийстве на почве колдовства. Книга представляла собой тоненький молитвенник, в котором все походило на издевательство, ибо все молитвы адресовались Азраилу, Сатанусу и прочим ангелам тьмы.
Все это не представляло для меня совершенно никакой ценности, если не считать определенной курьезности всей этой коллекции. Наличие таких книг свидетельствовало лишь о разнообразии темных интересов сменявших друг друга поколений семейства Бишопов, ибо я довольно хорошо видел, что владельцем и читателем книг по садоводству был, вероятнее всего, дед Сета. Сонник и колдовская книга принадлежали, вполне очевидно, кому-то из поколения его отца, а сам он больше интересовался еще более темной премудростью.
Работы, которые переписывал Сет, однако, показались мне гораздо более специальными и рассчитанными на большего ценителя, нежели предполагало его собственное образование. В это было трудно поверить, и, озадаченный, я при первой же возможности съездил в Эйлзбери и, как мог, поинтересовался в местной лавке на окраине деревни, где, как я предполагал, Сет наиболее вероятно покупал себе продукты — поскольку он имел репутацию этакого отшельника.
Хозяин лавки по имени Обед Марш, оказавшийся дальним родственником Сета по матери, говорил о нем крайне неохотно, но его скупые ответы на мои настоятельные вопросы, в конце концов, кое-что для меня приоткрыли. От него я узнал, что "сначала" — то есть, предположительно, в детстве и ранней юности — "Сет был таким же отсталым, как и остальные в семье", но позднее стал "странным". Под этим Марш имел в виду возросшую любовь Сета к уединению: как раз в то время юноша часто рассказывал о своих странных и тревожных снах, о шумах и видениях, которые, как он считал, являлись ему в доме и во дворе; но через два или три года Сет ничего подобного больше не упоминал. Вместо этого он запирался в нижней комнате — как я понял из описания Марша, в кладовой — и читал все, что попадалось ему в руки, как бы возмещая себе то, чего так никогда и не узнал, "не закончив и четырех классов". Позже он даже ездил в Аркхэм, в библиотеку Мискатоникского Университета, чтобы читать там что-то еще. После того, как "наваждение" миновало, Сет вернулся домой и жил уединенно до самого своего "срыва" — то есть до убийства Амоса Боудена.
