– Кажется, да, – бросил в ответ Иван, задумавшись над странными до невероятности совпадениями.
– Не грузись, все пучком! За первый раз курьеру весь навар полагается. Разок помандражируешь, зато потом небо в шоколаде узришь!
Иван долго смотрел вслед уходящему Балабанову, пытаясь понять и подлинную причину решения взять его в долю, и странную драку миролюбивого Трунова, непонятно зачем направлявшегося к нему ранним воскресным утром. Сначала Ивану даже показалось, что его хотят заманить на кладбище и подставить с наркотиками. Но нет, при желании организовать «находку» в его вещах не составит труда, и даже ради того, чтобы взять на месте с поличным… Так Ивану еще не исполнилось шестнадцати лет! Да и отпереться он сможет, скажет, что попросили принести «вылежавшуюся на кладбище» ритуальную муку. Кто? Да сам директор школы Максим Константинович Пыльев и попросил! В качестве послушания и перевоспитания. Пыль же сам на уроках ОБЗК всему классу демонстрировал, как колдуны моровую порчу через засевания ветра кладбищенской мукой насылают. Пусть попробуют доказать, что об этом не директор просил! А если заманивают в часовню для того, чтобы «поучить»… Иван достал из кармана хищно выставляющий шипы кастет… Тогда мы еще посмотрим, кто кого!
* * *
Перед обеденным перерывом в маленький, заваленный бумагами кабинет делопроизводителей позвонили из директорской приемной:
– Алле, Храмова? Вас попросил зайти Василий Иванович. Немедленно!
И – обрывистые гудки. Секретарша была не особенно словоохотливой.
«Зачем я так срочно понадобилась?» – Елизавета Андреевна посмотрела на часы. До обеда оставалось десять минут. Она вышла из полуподвального кабинета-кельи и пошла по длинному монастырскому коридору, несуразно обшитому красными пластиковыми панелями.
– Проходите, проходите, Елизавета Андреевна! – Пронин поднялся из-за стола, поправил пиджак, вальяжно указал на глубокие кожаные кресла у журнального столика. – Присаживайтесь, милости прошу!
Нажал на кнопку громкой связи и, заказав секретарше кофе на двоих, присел в кресло рядом.. Выждал паузу и только потом, когда секретарша оставила на столике поднос с дымящимся ароматным кофе, слегка наклонился к Елизавете Андреевне:
– У меня к вам небольшое предложение, – многозначительно подвинул нераспечатанную коробку конфет. – Как вы посмотрите на то, чтобы нам съездить в приобретенную мясокомбинатом квартиру?
– Пока не вижу в этом никакого смысла, – Елизавета Андреевна с сожалением посмотрела на кофе. – Вы же сами говорили, что, принимая важные решения, торопиться не стоит.
– Вопрос, кому она достанется, еще не ясен, а вы в числе претендентов. – Пронин поднял к губам чашечку, долго и с удовольствием принюхивался к аромату, сделал маленький глоточек. – Я бы даже, заметил, что главных претендентов! И это, Елизавета Андреевна, еще не весь вопрос…
Она думала, как лучше, не отталкивая от себя, все же удерживать на расстоянии стареющего ловеласа.
– Вот и чудно! – кивнул Пронин на нетронутый ею кофе. – Холодный он тоже хорош, но мне по сердцу все-таки горячий!
Ловким движением директор распечатал коробку, изящно выхватил из фигурной формочки конфету, раскусил так, чтобы наполнявший ее ликер оказался нетронутым. Протянул…
Елизавета Андреевна смутилась, но конфету все-таки взяла.
– И в чем же, Василий Иванович, состоит вторая часть вопроса? – она посмотрела в глаза директору.
– Совет директоров, который я имею честь возглавлять, решил возродить добрые традиции шефства над нашей немировской школой. Но только не по-советски, над всеми скопом, а лишь над избранными, подающими надежду старшеклассниками, – Пронин высосал из новой конфеты ликер и облизнул губы. – Уже в этом году пять счастливчиков поедут отдыхать за счет мясокомбината в Краснодарский край, на море. Представляете, целый месяц нежиться на золотых песках и лазурных волнах! Под щедрым южным солнцем!
– Представляю… – Елизавета Андреевна едва удержалась, чтобы не расплакаться. – И претенденты, естественно, еще не определены?
– Разумеется, нет! И вот еще, со следующего учебного года мы выберем стипендиатов, которых станем готовить для учебы в ВУЗе. За счет предприятия. Надо жить завтрашним днем, готовить квалифицированные кадры на будущее.
Ей на мгновение показалось, что напротив сидит не похотливый стареющий бывший партаппаратчик, а предлагающий заключить сделку сатана, которого она видела на афише «Конца Света». Искуситель, кому доподлинно известны ее сомнения, страхи и тайные желания…
– Поедемте, Василий Иванович. – Она посмотрела на дно кофейной чашки. – Не то обеденное время закончится.
– У вас действительно трезвый и очень верный взгляд. Да и прежний образ жизни еще написан на вашем лице. – Пронин поднялся с кресла и галантно подал руку. – Поверьте, Елизавета Андреевна, мне бы очень не хотелось увидеть на нем следы коммуналки. Они ох как прилипчивы: раз появятся, так никакими кремами и лосьонами не вывести, словно яд, сразу в кровь проникают.
* * *
По давно заведенному правилу, в шесть часов вечера 24 апреля Сергей Олегович купил пару красных гвоздик и пошел туда, где трагически погиб его лучший ученик, «прометеевец» Федор Красносельских. Снегов никогда не считал его самоубийцей, твердо зная, что Федя был убит, и эта смерть оказалась очень выгодной многим. Тогда история с «покончившим с собой» школьником стала настоящим подарком для власти: близилась московская олимпиада, и партийному начальству требовалось отчитаться об успешной борьбе с пережитками. Журналисты быстренько окрестили этот случай «старообрядческим изуверством», а над Фединым отцом, бывшим главой незарегистрированной церковной общины, был проведен показательный судебный процесс. Чего стоили одни заголовки районных и областных газет: «Кто заставил умереть комсомольца?», «Остановить религиозный террор в семьях!», «Беспоповцы толкнули Прометея в петлю!»
К вечеру в Парке культуры и отдыха оказалось на удивление многолюдно. Пусть еще не работали аттракционы, не открылся питейный бар «Карусели», не появились заваленные шоколадными плитками и жареными пирожками лотки, но на запущенных аллеях пригретые солнышком немировские обыватели уже примеривались к предстоящему лету. Сергей Олегович подошел к барельефу памяти. Застывшие в предсмертных муках красногвардейцы теперь показались ему пленниками Дантовского ада, обреченными безнадежно прорываться сквозь непроницаемую бетонную скорлупу.
Мы были там, – мне страшно этих строк, – Где тени в недрах ледяного слоя Сквозят глубоко, как в стекле сучок. Одни лежат, другие вмерзли стоя…
