За прошедшие полтора месяца, пока наш, теперь уже бывший, начальник полиции лежал в госпитале, он осунулся и как-то усох. Куда делись разворот плеч и осанка? И выглядел он тогда лет на тридцать пять, а сейчас можно было, не торгуясь, давать все пятьдесят.
Неловко подворачивая ногу, он сел на стул и поставил трость к столу; она упала и покатилась по полу. Я поймала беглянку, улыбнулась Афанасьеву и села напротив.
– Итак, Николай Иванович, чем я могу быть вам полезна?
Он усмехнулся грустно:
– Да бросьте, Анастасия Александровна, вы всё про меня знаете. Даже больше, наверное, чем я сам.
– Ну-у… Нет. Не могу согласиться. Например, я не знаю, почему вы хромаете и ходите с тростью, если ранили вас в правый бок. При осмотре я присутствовала, и нога у вас была в порядке.
– Больно наступать. Никаких повреждений нет, просто больно – и всё. Там, в госпитале, врачи сказали, что это психосоматическое. Мол, отличная нога, спортивные мышцы, крепкие связки, замечательная подвижность, хороший рентген, нет воспалений, нет жидкости в суставах… А она болит.
– Понятно…
– Правда?
– Нет. Конечно, ничего не понятно, и вполне может быть, что они правы, это психосоматика. Но вы так и не сказали, чего именно хотите от меня. Мне нужно, чтобы вы сами сформулировали, чего именно ждёте.
Афанасьев хмыкнул.
– Мне как-то проще сформулировать, чего я не жду. Профдеформация, видимо.
– Хорошо, давайте начнём отсюда. Чего же?
– Я не жду, – начал он медленно. – Я не жду мгновенного излечения, понимаю, что процесс будет именно процессом. Долгим. Я не жду, что стану прежним, верну жену и всякое такое. Да и не хочу этого. Я не жду… – бывший начальник полиции запнулся, потом продолжил. – Хочу нормально жить, вот как вы – всё бросили и приехали в Кириллов. И счастливы?
– Пожалуй, да.
– Вот и мне, пожалуйста, того же самого!
– Хорошо… – Я задумчиво пробежала пальцами по коробке с набором трав. – Хорошо. Вот что, – встала, подала ему трость и сказала: – Дадите клятву?
– Какую?
– Стандартную. Не вредить ни помыслом, ни действием и так далее.
– Легко!
– Тогда прямо сейчас и начинайте.
Огонь, кровь и холодное железо. И слова – древняя формула клятвы, не менявшаяся уже тысячу лет.
Я зажгла символический огонёк в керамической плошке, бросив туда несколько высохших палочек сирени и стебли травы, выложила на стол свой нож и сделала приглашающий жест.
Что удивительно – слова клятвы он знал, явно произносил не в первый раз. Ох, Настя, не всё так просто в загадочном ведомстве, представителем которого является майор юстиции Егоров. Нету ли у новоиспечённого отставника в кармане такой же серебристо-серой книжечки?
Ясное дело, я не стала задавать Афанасьеву этот вопрос. Произнесла ответную клятву, огонь вспыхнул особенно ярко и погас, и в воздухе запахло жжёной травой.
– Пойдёмте в дом, – сказала я, вставая.
В гостиной я усадила его в кресло, сама встала за спиной и провела руками по контуру головы… шеи… плеч… вдоль правого бока… и ноги… Вышла в кухню и вымыла руки.
– Выписку из истории болезни вы не принесли? – спросила, снова усаживаясь.
– Принёс.
– Давайте.
Список назначений был длиннее, чем моя рука, а никакого внятного диагноза, кроме понятной «раны, нанесённой режущим орудием», поставлено не было. Ладно, я не врач и не стану спорить, но половину этих препаратов я бы сразу выбросила, а ко второй стала относиться с большой осторожностью. Кстати!..
– Вы в курсе, кто вас спас?
– Вы.
– Нет. Я всего лишь случайно оказалась в больничном подвале, куда вас, видимо, так же случайно занесло.
Афанасьев смущённо улыбнулся:
– Вот этого я совсем не помню.
– Сейчас расскажете, что помните, – пообещала я. – А пока слушайте внимательно. Спас вашу жизнь наш доктор Кауфман, Семён Маркович, слышали о таком?
– Конечно.
– Ну вот. Именно он в первые часы, когда вас нашли, вынесли из подвала и так далее, сделал всё, что было нужно и правильно. Так что я бы советовала вам завтра пойти к Кауфману и проконсультироваться, как жить дальше.
– Он не откажет?
– Он никому не отказывает, и иногда зря. Впрочем, вы можете начать с благодарности в устной форме.
– Хорошо, схожу.
– Вот и отлично. А я уже буду дополнять его рекомендации своими травами. Пока вот, возьмите: это специальный успокаивающий сбор, заварите, выпьете вместо чая на ночь, и будете отлично спать. Кстати, и боль он отчасти снимет.
– Может, мазь какую-нибудь дадите, для ноги?
– Сперва – к Кауфману. А теперь, пожалуйста, расскажите, что вы помните о том дне и ночи? – тут я сама себя перебила. – Или нет, начнём с другого вопроса: зачем вы делали вид, что не можете связно говорить и писать?
– Для того, чтобы понять – кто и зачем проделал со мной этот финт? Друзья рядом или враги? На кого я могу положиться?
– И как, выяснили?
– Кое-что. Касательно речи я начал имитировать улучшение, и они радостно меня выписали. Ну, а здесь никому нет дела, насколько внятно я говорю. То есть, не было, до того, как я пришёл к вам.
– Понятно. Тогда давайте поговорим о дне и ночи четвёртого мая.
Мужчина поморщился, устраиваясь в кресле поудобнее.
– Ну, я и в самом деле помню не всё. Это был, кажется, вторник. С утра я работал здесь… ну, то есть не здесь, а на правом берегу, в своём кабинете. После обеда поехал в Ростиславль, начальство вызвало, ну, а потом пошёл домой, ужинать. Жил я на два дома, жене здесь не нравилось, и она не захотела переезжать… – он длинно вздохнул. – Во время ужина мне позвонил Костя Сорокин…
Это имя я слышала впервые. Интересно, и кто это?
– Да как сказать – приятель, деловой партнер, всего понемногу, – ответил Афанасьев. – Попросил срочно приехать в Кириллов, давай, говорит, встретимся у тебя дома через час. Жена обиделась, конечно.
– Должна была привыкнуть, при вашей-то службе – резко ответила я. – С детства привыкнуть, отец у неё тоже не портной-надомник.
– Н-да… – помолчав, он продолжил. – Встретились, выпили по рюмке коньяку, Костя и стал меня расспрашивать о планах строительства моста. Я, конечно, об этом слышал, и всегда считал, что мост нам необходим. Но в детали не вдавался. Вы в курсе, что есть два места, где хотят строить, и. соответственно, два проекта?
– Да.
– Ну, вот. А я тогда не знал. И Костя стал меня убеждать, что строить нужно не здесь, где переправа паромная, а в полутора километрах ниже по реке, где дорога к заводу. Завод! – тут Афанасьев усмехнулся так зло, что я насторожилась. – Одно название, что моторный, а последний мотор там сделали лет десять назад.
– Что так?
– Да не нужны они никому, эти моторы, барахло потому что! Но в области делают вид, что у них есть предприятие, а в Кириллове – что оно работает.
– Понятно. А Сорокин этот, он вообще кто и откуда?
Рассказ был долгим и невнятным, но, в конце концов, я поняла, что этот самый приятель и деловой партнёр – москвич, владелец пары заводов, производящих бетонные блоки или что-то подобное. С Афанасьевым они вместе учились в юридическом. Потом пути их разошлись, и встретились снова эти двое тогда, когда Сорокин выиграл тендер на поставку конструкций для строительства нового общежития для университета в Ростиславле. Потом он получил ещё один контракт, потом ещё…
– Вы ему помогали с этими контрактами?
Николай Иванович пожал плечами.
– Не та у меня должность, чтобы всерьёз влезать в строительные дела.
– И зачем вы пошли к церкви?
– К церкви? Да что мне там делать ночью? Мы пошли на берег, смотреть место, где, по словам Сорокина, никак нельзя ставить опоры моста, потому что там будет подмывать. Или размывать, я уже не помню.
– Дело рюмочкой не ограничилось? – усмехнулась я.
Он пожал плечами.
– Да как-то слово за слово… Ну да, вы правы, мы уговорили целую бутылку. И теперь я соображаю, что Костя не столько сам пил, сколько мне подливал.
