Анна — Грета усмехнулась, как будто его вопрос ее позабавил:
— Почему ты спрашиваешь?
— Просто интересно.
— Садись. Я испекла пирог.
Радость Симона мгновенно исчезла. Подобное чувство он испытывал пару раз и раньше: порой Анны — Греты не было дома, а когда он спрашивал, где она была, она уходила от ответа, пока он не сдавался и не переставал спрашивать. На этот раз он оказался тверже. Не сводя с нее глаз, он спросил:
— Анна — Грета. Расскажи мне, что ты и Элоф имели в виду. О чем вы говорили?
Анна — Грета попыталась улыбнуться, но, посмотрев в глаза Симона, она почувствовала его решимость, и улыбка не получилась. Симон ждал. В кухне повисло напряженное молчание. Наконец Анна — Грета покачала головой:
— Не понимаю, почему тебе это так интересно.
— Интересно, — повторил Симон, — потому что я никогда не знал, что ты с Элофом в такой близкой дружбе.
Анна — Грета открыла было рот, чтобы ответить, но Симон перебил ее:
— Мне интересно потому, что я слышал — вы говорили о Сигрид.
Анна — Грета поставила кофейник и скрестила руки на груди:
— Ты подслушивал?
— Так получилось. Извини, но…
— Тогда, — твердо сказала Анна — Грета, — ты постараешься забыть все, что слышал.
— Почему?
— Потому что я тебя об этом прошу.
— Но это безумие. Что за тайны? Почему мне нельзя знать? В чем дело?
Анна — Грета спокойно налила себе еще кофе и негромко сказала:
— Это не важно. Ты можешь думать все, что хочешь. Может быть, ты разочарован моим молчанием. Но я не буду об этом говорить. И точка. Закончим на этом.
Больше она ничего не сказала. Симон все еще держал в руке кленовый лист. Он посмотрел на него и едва ли мог вспомнить, что заставило его прийти сюда. Он отбросил лист на ступеньки крыльца и пошел домой.
— Точка, — бормотал он себе под нос, — точка.
Во времена императоров и библейских царей
У костра наши жены рожали своих детей
И дождь срывался с еловых ветвей…
Анна Стоби
О море
Земля и море.
Мы можем думать о них как о противоположностях. Но надо еще принимать в расчет, где мы находимся в момент наших раздумий, на море или на земле.
Мы ходим на прогулку в лес, на луг, идем по городским улицам, и мы видим наше окружение, которое состоит из дискретных единиц. Вокруг нас много разных деревьев, разных трав и кустов, разных домов, окон, вывесок, лиц встречных прохожих. Наш взгляд вязнет в деталях. Осенью в лесу мы пытаемся понять все многоцветное разнообразие обступившей нас природы. Это — земля.
Но море. Море совсем другое. Море — едино.
Мы можем наблюдать, как меняется настроение моря. Как море выглядит, когда дует ветер, как оно играет с бликами света, как поднимается и опускается волна. Но мы все равно говорим: море. Мы дали разным частям моря названия, у нас есть навигационные карты, но, когда мы говорим о море, мы используем только одно слово. Море.
Когда мы уплываем в маленькой лодочке так далеко, что уже не видим земли, вокруг нас остается море. Это неприятно. Море — как слепой и глухой бог, который окружает нас и властвует над нами, даже не зная того, что мы существуем.
Мы для него значим меньше, чем песчинка на спине слона. Если море хочет, оно дает нам все, что мы у него просим, и оно может у нас все отобрать. Просто взять и отобрать, ни о чем не предупреждая заранее.
И молясь другим богам, мы просим: спасите нас от морской бездны.
Шепот на ухо
Через два дня после бури Андерс внимательно изучил свою лодку. Он оглядел ее со всех сторон. Да уж, не зря он получил ее пятью годами раньше совершенно бесплатно.
Никто не знает, куда девать износившиеся и прохудившиеся пластиковые лодки, и их стараются пристроить куда — нибудь, солгав о том, какая это хорошая лодка. Хотя на самом деле самое милосердное по отношению к отслужившей лодке — это, как думал Андерс, взять ее, прицепить на буксир, вывезти в море, просверлить в ней пару дырок и затопить. Лодка Андерса была как раз в таком состоянии, что ее оставалось только затопить.
Весь корпус был в трещинах, двигатель разломан. Уключины изношены настолько, что вставить в них весла представлялось совершенно невозможным. Можно было бы попробовать поменять двигатель, взяв из сарая тот, в котором было десять лошадиных сил, но в любом случае эта лодка вызывала сильные сомнения.
На самом деле сейчас лодка Андерсу была не так уж и нужна. При необходимости он всегда мог одолжить лодку Симона. По большому счету он вышел на пристань для того, чтобы посмотреть, что происходит на море.
С юго — востока подул легкий ветерок. Андерс закурил сигарету. Затем он достал бутылку с разбавленным вином и отпил несколько глотков, прислушиваясь к шуму камыша в заливе.
Труп Сигрид обнаружился в камышах несколько дней назад. Симон сказал, что в воде она пробыла самое большее один день. Где она была до этого, никто не знал.
Два полицейских в резиновых сапогах обошли всю округу. У них тоже не было никаких версий или догадок. Андерс был в спальне и смотрел на них через окно, но они ничего не нашли. Походив еще немного и поспрашивав жителей острова, они вернулись на материк.
Андерс сел за кухонный стол и налил себе кофе. Число бусинок увеличилось до ста. Это произошло ночью, после того как он ушел спать.
Что это, какие сообщения несут в себе эти бусинки? Рядом с белыми находились синие.
Андерс чувствовал, что Майя в доме, но она не давала ему никакого четкого сигнала. Он больше не боялся, наоборот, в нем росла уверенность, что это он удерживает в этом мире свою дочь.
В дверь постучали. На крыльце послышался голос Симона:
— Есть кто — нибудь?
— Я на кухне. Заходи.
Андерс быстро огляделся, удостоверившись, что бутылок на виду нет. Только на мойке стоял пакет виноградного сока.
Симон вошел и спросил с порога:
— У тебя есть кофе?
Андерс встал, налил кофе и поставил чашку перед Симоном. Тот внимательно рассматривал бусины.
— Это твое хобби?
Андерс от неожиданности споткнулся и едва не опрокинул свою чашку. Симон этого даже не заметил. Он машинально водил пальцем по столу, как будто рисуя что — то. Его взгляд был направлен куда — то внутрь.
— Как ты думаешь, ты можешь чувствовать себя другим человеком? — спросил он негромко.
Андерс улыбнулся:
— Не знаю.
— Я думаю, что это невозможно.
