Он не стал добавлять, что уже неделю мечтает выспаться.
– Нефедов! Тебя кто учил старших по званию перебивать? – рыкнул генерал так, что адъютант испуганно высунулся в дверь, но тут же убрался обратно.
– Виноват.
– Виноват будешь у попа на исповеди! Распустился! Герой! Пользуешься, мать твою за ногу… тем, что я тебя давно знаю! А сейчас меня слушай! И кури ты, чтоб тебя, чего мнешься?.. Простое дело, да вот не очень. Они так и хотели – просто передать ее нашим и порядок. Да вот как только девчонка к ним попала, рассказала, что ее какие-то не то альвы, не то колдуны, не то нечисть какая-то в плену держала рядом с Торгау, и что она от них сбежала, а сейчас может показать, где они прячутся. Но покажет только нашим. Вот тебе и простое дело. Американцы с ней бились несколько дней, уговаривали – ни в какую. Только тогда связались с нами. У Полубоярова тоже не дураки, они про Особый взвод и вспомнили.
– На это СМЕРШ есть, – снова усомнился Нефедов, уже понимая, что надо ехать и с генералом не поспоришь.
– Без тебя знаю, что есть. Тут другое – союзники говорят, что девчонка Охотников все время вспоминает. Как заведенная, одно и то же: мол, расскажу Охотникам, где Охотники, Охотников мне дайте! К мамке не просится, родных не зовет, а все одно…
Степан насторожился. Где-то внутри, у него в душе тонко задребезжали невидимые колокольчики. Что-то было не так.
– Не понимаю, – хмуро сказал он, уставившись в пол, – почему она так уперлась? Мало кто по доброй воле Охотников зовет…
– Вот это и узнаешь, – Иванцов встал, одернул китель, давая понять, что разговор окончен. Старшина тоже поднялся, одним глотком допил остывший чай и спросил, надевая фуражку:
– С собой можно взять кого-нибудь?
– Кроме шофера? Бери еще одного, больше тебе и не понадобится. Немцев там нет, а с союзниками ты, я так думаю, воевать не собираешься?
– Всякое бывает, – неопределенно отозвался старшина, разминая папиросу, – разрешите идти?
Иванцов уперся в него холодным, острым взглядом. Он хорошо знал эту заминку в голосе Нефедова.
– Что не так, Степан?
– Мысли всякие… Будет исполнено, товарищ генерал, ничего.
Он взял с собой Ласса.
Саня Конюхов попытался было возмутиться, но Степан пожал плечами.
– Неугомонный ты человек, сержант Конюхов. Вроде, за старшего остаешься, как всегда. Командуй – не хочу, взвод налево, взвод направо! Чего хмуришься? Глаз у альва, чуть чего, надежнее, сам знаешь…
– Да надоело уже бездельничать, товарищ старшина! Ни так ни эдак… Разве я за этим старшинством гонюсь?
– А должен бы, Саня. Помнишь, что плох тот солдат, который не стремится стать генералом?
– Кто это написал? – хмуро осведомился Конюхов. Степан пожал плечами, он и сам не помнил, откуда вычитал эту фразу.
– Знаете что, товарищ старшина? По-моему, плох тот солдат, который не мечтает винтовку в сторону отложить и детей своих обнять. Да еще про жену не забыть. С утра не забыть и в обед не забыть, и ночью вот еще пару раз не забыть… – Санька мечтательно прищурился.
– Это точно, – засмеялся Степан. Он хлопнул Конюхова по плечу и тут же ловко вынул у того из ножен финку.
– Эй! – возмутился сержант.
– Тихонько, не горячись. Я тебе свой кинжал оставлю вместо нее. Вдруг потеряю, или союзники на сувениры стырят? Жалко, всю войну со мной прошел.
– Тогда ладно. Оставляй.
* * *
Дорога на Торгау ничем не отличалась от других фронтовых шоссеек и грунтовок, которых за годы войны Степан изъездил и исходил многие тысячи километров. Похоже, еще недавно это было добротное германское шоссе, но сейчас, разбитое танковыми гусеницами, размолоченное колесами, сапогами и траками, распаханное снарядами, оно скорее мешало, чем помогало ехать. "Виллис" скакал на ухабах, то и дело обгоняя колонны грузовиков и пеших солдат. Трижды их останавливали, и каждый раз Нефедову приходилось доставать из фуражки мятый пропуск, подписанный Иванцовым.
На самой окраине Торгау начальник патруля, молодой капитан, прицепился было с расспросами, но наткнувшись взглядом на знак Охотника, тут же сник, закашлялся и велел пропустить. Когда "виллис" рванул с места, у Ласса с головы свалился низко надвинутый капюшон.
– Товарищ старшина! – окликнул Степана капитан, у которого глаза при виде альва стали большими как плошки. – А этот… он…
– А этот – со мной. Согласно приказу, – пожал плечами Нефедов, и машина унеслась прочь, разбрызгивая лужи грязи. Ласс молчал как каменный – даже вроде бы и не держался за скобу, хотя бедный виллис, скрипя всеми железными частями, уже готовился развалиться. Но альв ни разу не поднял головы и не посмотрел на дорогу. Когда Нефедов сказал ему, что берет с собой, Ласс просто кивнул и тут же отправился собираться. Делал он это недолго – зашнуровал тонкую кожаную куртку, в нарукавные чехлы сунул два длинных костяных клинка. Он ни с кем не прощался, и никто его не провожал.
Как и старшину.
До моста через Эльбу добирались кое-как. Шофер, крепкий мужик, который возил генерала и отказался хоть на денек доверить "виллис" кому-то другому, весь извелся, матюгаясь трехэтажно и выворачивая баранку так, что казалось – он сейчас оторвет ее совсем. По пути остановились только раз, на каком-то повороте, где торчал покосившийся дорожный столб с прибитой к нему дошечкой, на которой химическим карандашом, уже полинявшим от дождей, было написано "Хозяйство Симонова". Стрелка указывала куда-то в сторону полусгоревших фольварков.
– Изгадили землю, эх, мать ети… – сказал шофер, оглядывая бомбовые воронки на полях, и вздохнул. – Нет чтоб пахать и сеять. А у нас сейчас каково? Поди тоже кругом одни осколки.
– Были бы люди, – отозвался Нефедов, прутиком счищая брызги грязи с ботинок, – а осколки все подчистую выберут. И вспашут и засеют. Дай только отдышаться после войны. Солдаты домой придут, главное что живые, а уж руки-то у них по домашнему хозяйству уже зудят.
– Это верно…
Откуда-то сзади послышались отрывистые команды и хлюпанье множества ног по грязи и лужам. Старшина вместе с шофером оглянулись, Ласс только чуть скосил глаза, блеснувшие в тени капюшона. Руки он держал под маскировочной накидкой, но Степан знал, что длинные тонкие пальцы альва мягко касаются сейчас рукоятей двух кинжалов.
Конвой вел пленных – человек двадцать, все в перемазанных глиной шинелях, небритые, кадыкастые, зябко прячущие руки в рукавах. Обычные солдаты, пехота – нет черных эсэсовских шинелей, сплошь выцветшее "фельдграу".
– Эй, землячки! – окликнул шофер троих конвойных. – Куда шагаете?
