Окно в спальне маленькое — там темнее. Я шарю под кроватью, нахожу чемодан, достаю его.
Дайю опускается на корточки рядом со мной, наклоняется, придерживаясь рукой за стену. Смотрит. Молчит. Она не знает моей истории. Только то, что здесь живет другая женщина. Поправка: жила.
Я нахожу пистолет под одеждой, там, куда Иезавель его положила. Он тяжелый. Холодный. Как и раньше. Я смотрю на Дайю:
— Это «магнум».
— Я ничего не понимаю в оружии, — говорит она.
Я пожимаю плечами:
— Я тоже.
— Он заряжен?
Я переворачиваю его, стараясь не смотреть в ствол. Похоже, пули в барабане. Я вижу четыре и думаю, что есть еще шесть. Сзади надпись: Оливери. Никогда не слышал об этой марке, но, опять же, я почти ничего не знаю о пистолетах.
— Да, — говорю я. — Нам пора.
Она касается моего колена:
— Ты готов?
— У меня нет выбора. Времени мало.
Пистолет пугает меня. Словно я держу в руках смерть. Он источает силу — пульсирует, словно провод. Мне нравится его мощь. Кажется, что призраки теперь не смогут нам помешать. Я вооружен. Как там говорится? В боевой готовности? Понятия не имею. Просто знаю, что он тяжелый, и это приятная тяжесть. Как будто держу молнию. Я не играю в библейского Бога, скорее, в Зевса.
— Может, поспим? — спрашивает Дайю. — Отдохнем, а выйдем утром.
— Время, — бросаю я.
— Твоя подружка не откроет нам в такой час.
— Моя жена. — Но Дайю, вероятно, права. Я бы не открыл. Мне нужен другой план, черт, любой план — пока еще нет никакого.
— Нужно отдохнуть.
Я качаю головой.
— Завтра важный день, — говорит она. — Ты вернешься в свою реальность.
Но слова Антонио Феррари все еще звучат у меня в голове. Времени мало, и я понятия не имею, когда оно закончится.
— Нет, — говорю я и встаю. Все решено, не будет никаких споров или задержек. — Нужно идти. Сейчас. Я должен это сделать. Если реальность снова сдвинется, я не смогу вернуться.
Она кивает, поднимается, целует меня в губы и объясняет:
— На счастье.
Часы все показывают 4:44, мигают, цифры не меняются. Я обещаю, что если смогу вернуться, то починю их, сделаю все, чтобы помочь Иезавели. Если она жива, я найду ее. Это единственное место, куда я загляну. Оставлю ей что-нибудь, чтобы она со мной связалась. Ее очистили из-за того, что она помогала мне, и нового груза вины я не вынесу.
IV
Единственное препятствие между мной и моей женой — это Сидней: тысячи призраков, полицейские, случайные люди (даже если теперь действительно 4:44, все равно мы кого-нибудь встретим), а еще час езды на такси. Плюс тот факт, что такси мы можем и не найти. Честно говоря, Куджи-Бэй-роуд тиха, как могила. Ни души вокруг. Светится пара окон. Я вижу одну машину — дальше по улице, — но она сворачивает, не доехав до нас. Слышу, как волны Тихого океана целуют песок, шепот ветра, тихое дыхание Дайю. Все эти звуки говорят об одиночестве или отверженности, что, конечно, не одно и то же. Прилив меланхолии, нет, настоящей депрессии накрывает меня. Я чувствую себя грязным. В груди открывается бездна, водоворот, в который я едва не сорвался — пару раз до этого. Тонуть долго, и чем больше борешься, тем сильнее затягивает. Думаешь обо всех вещах, которые сделал не так, собираешь их, составляешь список, который растет и растет. Груз вины тяжелеет с каждой новой ошибкой. Начинаешь гадать, как можно с этим жить.
В последний раз я испытывал это в колледже. Не хотел покончить с собой, просто не видел смысла жить. Потерял его. Это случилось в конце третьего курса, до выпуска оставалось совсем недолго, но депрессия затянулась. У меня была подружка, хорошенькая блондинка, умная, как Эйнштейн. Изучала химию, физику, биогенетику, термодинамику и палеонтологию. Вообще-то, я мало в этом понимал, но она занималась наукой на продвинутом уровне и могла бы избавить мир от гриппа, создать оружие мощней атомной бомбы, подарить миру холодный синтез или преобразовать пространство и забрать нас отсюда в мгновение ока. Могла сделать так, чтобы все научно-фантастические гаджеты из кино оказались на полках «Сирс».
Я запил после ее смерти — странно, если учесть, что алкоголь ее и убил. Смесь собственного изобретения, включавшая химикаты и яды, которые она раздобыла в различных лабораториях и аптеках, как мне сказали, «адский коктейль», хотя и избавили от деталей. Остались три записки: одна для родителей, другая — для сестры, третья для наставника, доктора такого-то с факультета физики. Мы встречались четыре месяца. Я думал, это любовь, но записки для меня не оказалось. Ни слов утешения, ни объяснения, ни сожалений. Если и были знаки, я пропустил их. Для всех это было шоком.
Думаю, виски в том году подорожал.
Мне остались только обычные вопросы, хотя и на них я ответить не мог. Сделал ли я что-то не так? Подтолкнул ли ее? Мог ли спасти? Обрек ли на смерть?
Наконец я просто спросил: вдруг это моя вина?
Никто так не думал.
Депрессия ужасна. Мне никогда не ставили диагноза. Я не страдаю от нее постоянно, но иногда она возвращается, ненадолго, вместе с воспоминаниями о том, первом случае.
Я не ел, пропускал занятия, отвечал только на половину звонков и почти перестал говорить. Общие усилия моих друзей помогли, но я и сам хотел выкарабкаться. Они бы не вытащили меня из ямы, не протяни я руку.
Мне так и не удалось избавиться от чувства вины. Я не верил, что это случилось из-за меня, ничего подобного, но и не помог ей.
Сейчас я чувствую то же самое. Тяжесть в груди, безразличие, невозможность сконцентрироваться. Мысли плывут, как и мир перед глазами. Я хочу сдаться, заплакать, завыть, закричать, стрелять в воздух — просто так. У меня в руках смерть. Забавно, я всегда представлял ее женщиной. Но нет, это длинный, холодный, черный ствол Оливери и барабан, полный свинца.
У меня проблемы, и я понимаю это. Смотрю на Дайю. Возможно, ищу поддержки и утешения, но скорее всего — прощения.
Но вижу одобрение.
Что ж, и это неплохо.
Я проглатываю меланхолию, как кусочек печени, брюссельской капусты или сироп от кашля. Отгоняю ее — буду терзаться позже.
В квартире Иезавели нет телефона. На улицах нет машин и такси. Наверное, на автобус мы опоздали, но других вариантов не осталось.
Дайю трогает меня за руку. Вопросительно смотрит. Я киваю. Мы спускаемся по Куджи-Бэй-роуд. Нам везет. Согласно указателю на остановке, 373 ходит по ночам — каждый час. Здесь, у пляжа, нам попадаются люди.
К счастью, джинсы, которые украла Дайю, мне велики, как и футболка. Пистолет оттягивает карман — убран с глаз долой, но я о нем не забываю. Теперь он теплый — впитывает жар моего тела. Это странным образом меня утешает.
V
С автобусом есть проблемы.
Мы ждем недолго. С нами заходят еще три человека, все — одиночки, рассаживаются кто куда. Дайю занимает место в середине, я опускаюсь рядом с ней, и мы едем. Пропускаем несколько остановок — потому что на них никто не входит и не выходит, но довольно быстро набирается почти дюжина пассажиров.
Скоро мы сойдем на Оксфорд-стрит — в конце Гайд-парка, прямо перед поворотом на Элизабет. Тут-то и начинаются проблемы. Нам все еще нужно пересечь Сидней, добраться до Аннандейла, вернуться к дому матери Карен.
А город кишит призраками.
Я замечаю их, даже в глуши, между Куджи и Сиднеем, они сидят под деревьями, провожают автобус взглядами. Видят ли они нас или просто смотрят на каждый автобус? Сможем ли мы пройти по городу?
Теперь призраки с гор вернулись в Сидней, они ищут нас, хотят отомстить и, конечно, защитить реальность.
На одной из остановок у Сентенниал-парка в автобус входит призрак. Бросает монетки в руку водителя. Медленно идет по проходу. Девушка на переднем сиденье смотрит ему вслед, но он не замечает ее, а остальные — его. Он в серых одеждах, не таких рваных, как у некоторых призраков. Лицо открыто. Естественно, оно серое, с запавшими глазами. Он не хромает, скорей, припадает на одну ногу. Руки в перчатках, пальцы на левой дергаются. Тряска в автобусе его не беспокоит.
