– Альбина Несторовна не одна.
– Понятно, спасибо, – говорю я.
Мои шаги по лестнице в бильярдную легче пуха, но сердце тяжело, как камень. Нельзя показывать Якушеву свой страх. Я сильнее его. Последняя ступенька, дверь. Она приоткрыта, в комнате потрескивает камин.
– Ну, уж кому это знать, как не тебе, – говорит доктор Якушев.
Альбина смеётся – непонятно, почему, так как предшествующих слов я не слышала, но судя по её смеху, непохоже, что она в тоске от разлуки со мной. На столике перед диваном стоит бутылка коньяка и два бокала, фрукты, коробка конфет, какие-то закуски. Неплохо она проводит время без меня!
– Извините, я, кажется, не вовремя, – звучит мой голос, удивительно спокойный.
Якушев оборачивается и сияет улыбкой, а Альбина вся выпрямляется, вцепившись в подлокотник дивана.
– Ну что ты, Настенька, ты пришла очень кстати, – говорит Якушев, вставая. – Мы как раз тебя вспоминали.
Он подходит и целует мне руку – сама галантность. Гостеприимным жестом показывает на столик:
– Присоединяйся.
– Спасибо, в другой раз, – только и могу я выдавить.
Почти не чувствуя под собой ног, я поворачиваюсь к двери, но он со смехом преграждает мне путь:
– Куда это мы?
Я шарахаюсь от него и попадаю объятия Альбины, которая уже стоит на ногах. Она крепко прижимает меня к себе, и я понимаю, что мне не уйти.
– Утёночек, – говорит она нежно, и я чувствую лёгкий букет коньяка в её дыхании. – Где ты была, почему пряталась от меня? Я так соскучилась!
Я не удерживаюсь от колкости:
– Кажется, скучать тебе не дают.
Она зарывается лицом в мои волосы и стонет.
– Милая, ну, не надо. Ты же сама всё знаешь... Всё прекрасно знаешь. Четыре дня... Они мне показались четырьмя годами. Что случилось, заинька? Ты на меня дуешься? Чем я тебя обидела?
– Ничем, Аля... Всё в порядке. Просто мне нужно было побыть одной. – При Якушеве я не могу говорить открыто. – Устала, неважно себя чувствовала.
– Маленькая, ты что, болела? – Альбина прижимает меня к себе крепче, щупает мне лоб. – Почему мне ничего не сказала? Я бы приехала.
– Да нет, Аля, не стоило.
– Почему не стоило, малыш? Я могла бы тебе помочь чем-нибудь – лекарств привезти, фруктов, сока, ещё чего-нибудь... Всего, чего попросишь! Утёночек мой родной... Дороже тебя для меня нет никого и ничего на свете.
Со мной ещё никогда такого не было: я отчётливо ощущаю чужие мысли, они пропитывают окружающее пространство, как запах. И запах этот, скажу я, не из самых приятных. В докторе Якушеве определённо есть что-то тёмное, недоброе, я чувствую это спиной и пятками. Не зря я назвала его Мефистофелем: он им действительно является, только Альбина этого не видит и считает его своим другом. В этот момент я встречаюсь с ним взглядом, и из его глаз на меня смотрит жуткая, дышащая адским пламенем бездна, перед лицом которой я ничтожна, беспомощна и слаба, как дитя. Приветливая улыбка доктора Якушева превращается в чудовищный оскал, круглое высоколобое лицо становится уродливой харей, а по ковру бильярдной вьётся кольцами, сверкая чешуёй, драконий хвост...
Я вдруг чётко вижу себя в какой-то горной местности, в лёгких сандалиях и белом балахоне, подпоясанном золотым кушаком, а в руках у меня грозное оружие – огромное сияющее копьё. Оно горит в моих руках, как тысяча солнц, его блеск великолепен и нестерпим, оно слепит чудовище с адским пламенем в глазах и чешуйчатым хвостом, взгромоздившееся на вершину соседней горы. Небо над моей головой страшное, грозное, тревожно-сизое, как перед грозой, сквозь тучи пробиваются длинные, как пики, бледные лучи света. Я не знаю, кто я, не помню, зачем родилась, я знаю лишь одно: я должна убить чудовище, которое поселилось среди людей и приняло облик доктора-чудотворца, якобы помогающего больным, но на самом деле крадущего их души. Именно поэтому у меня в руках ослепительное копьё, на острии которого горит гнев небес, направленный против врага. Я с ним один на один, и никто не может мне помочь – я могу рассчитывать лишь на свои силы...
Я сижу на диване в бильярдной комнате, на губах у меня – вкус коньяка. Моя рука – в руке Альбины, её лицо склонено надо мной, знакомое и любимое мной со всеми его шрамами.
– Утёночек, сладкий мой! – встревоженно и испуганно зовёт она. – Что с тобой, родная?
Я хочу сказать, чтобы она немедленно выгнала Якушева, но мои губы бесчувственные, как резина, и не слушаются меня. Он, уже снова в человеческом облике, смотрит на меня, но ему меня не обмануть: я знаю, кто он на самом деле, я вижу в его глазах древнее зло. Я вижу его насквозь, я раскусила его, и самое страшное – он знает об этом.
– Андрей Фёдорович, пожалуйста, сделайте что-нибудь! – умоляет Альбина испуганно. – Помогите же ей!
Якушев, сладко улыбаясь, склоняется надо мной.
– Конечно, конечно, помогу. Обязательно. Сейчас всё будет хорошо...
Но я знаю, что ничего хорошего не будет, нельзя позволять ему проникать в меня! Он уже сделал это однажды, когда вылечил мне спину, и это, как я смутно подозреваю, ещё даст о себе знать. В этом скрыта опасность, только я пока не знаю, какая, и когда она встанет передо мной. Срочно, немедленно избавиться от Якушева!
Его рука тянется ко мне; одно прикосновение – и я в его власти. Нельзя этого допустить! Страшным усилием разомкнув мёртвые губы, я бью его:
Да воскреснет Бог и расточатся врази Его... Да бежат от лица Его ненавидящи Его. Яко исчезает дым, да исчезнут...
Якушев отдёргивает руку, как бы обжегшись; кажется, он даже слегка вскрикивает.
– Андрей Фёдорович, что с ней? – беспокоится Альбина.
– Ничего, ничего страшного, – говорит он странным, глухим голосом. – Сейчас всё будет хорошо...
Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, продолжаю я всё более и более живыми губами. Якушев, покрывшись серой бледностью, отступает на шаг назад; я поднимаю руку... и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа... Огненный крест в воздухе, начерченный моей окрепшей рукой, заставляет Якушева отступить ещё. В его глазах, однако, сверкает злобный огонь, и он пытается приблизиться ко мне опять, но не может, потому что во ад сшедшаго и поправшего силу диаволю, и даровавшего нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата... Кто-то светлый и сильный встаёт за моим плечом, и мне становится легче дышать, а Якушев, как-то съёжившись и почернев лицом, отступает ещё дальше. Властный и гневный голос, раздающийся как бы с небес, говорит:
