– Отойди от неё!
Щурясь, как бы от нестерпимо яркого света, Якушев шипит:
– Я ещё вернусь!
Только что он был здесь, и вот его уже нет, только остались на столике принесённые им яства. Я долго не могу прийти в себя после увиденного, не могу ни пошевелиться, ни выговорить хотя бы слово. Озадаченная и встревоженная Альбина, гладя меня по лицу, зовёт:
– Настя... Настенька! Утёночек! – Настораживается, слушая пространство, окликает: – Андрей Фёдорович! Где вы?
Я наконец могу поднять руку. Глажу короткие, чуть отросшие волосы Альбины, шепчу:
– Его здесь нет, Аля. И слава Богу.
– Малыш, как ты? – тут же спрашивает она. – Что происходит? Я ничего не могу понять! Куда делся Андрей Фёдорович?
– Убрался восвояси, – говорю я.
Альбина слышала, как он сказал, что ещё вернётся, но второго голоса, который приказал ему отойти от меня, не услышала. Она решает, что я больна и брежу, и очень пугается. Особенно пугает её мой рассказ о посетившем меня видении, и они с Мадиной чуть ли не силком укладывают меня в постель. Симптомов какой-либо болезни у меня не наблюдается: температура в порядке, ничего не болит; однако, сколько я ни пытаюсь убедить Альбину в том, что она принимает у себя в доме нечистого, она всё больше укрепляется в убеждении, что у меня бред. По её просьбе Мадина подносит мне чашку зелёного чая. То, как она при этом нервно держится, настораживает меня, и я с подозрением спрашиваю, кивнув на чашку:
– Что это?
– Это чай, просто чай, – убеждает меня она. – Зелёный, как вы любите, с жасмином и лимончиком. Выпейте, вам и легче станет! И всё будет хорошо!
Я не понимаю, как чашка чая может что-то исправить в создавшейся ситуации, но к уговорам Мадины присоединяется Альбина:
– Настенька, милая, выпей... Я верю тебе, верю, только успокойся.
Доверившись ей, я пью чай. Ещё час она сидит со мной, а я рассказываю всё, как будто мне вкололи сыворотку правды. Рассказываю о Нике, о том, какие страшные у доктора Якушева глаза, с красноватым отблеском преисподней; снова и снова повторяю, что Альбине следует держаться от него подальше, а она только повторяет:
– Всё хорошо, утёночек, я с тобой. Ничего не бойся. Я люблю тебя.
Меня начинает клонить в сон, да так неодолимо, что я уже не в силах добраться до дома. Я знаю, что до Нового года остались считанные часы, но ничего поделать не могу. Я также знаю, что следует позвонить отцу и предупредить, что я остаюсь у Альбины, но усталость так велика, что мне уже не до телефона. Сквозь закладывающую уши дрёму я слышу, как Альбина говорит по мобильному:
– Нет, Марго, извини, не получится. Никак. У меня сейчас Настя, и она, похоже, заболела. Мне просто не до веселья... Она спит, её нельзя тревожить. Нет, я не могу оставить её одну. Спасибо большое, и тебя с Новым годом...
Я проспала этот Новый год.
Да, дело, как вы догадываетесь, было в чае. Вместе с безобидным напитком в мой организм попала большая доза противоаллергического препарата супрастина, который, как известно, вызывает сонливость. Его мне подсыпали, чтобы успокоить и усыпить меня, Мадина с Альбиной.
Проснувшись не у себя дома, а в спальне Альбины, раздетая до белья и укрытая одеялом, я чувствую себя слабой и больной. Отчего мне так плохо? Я вроде бы ничего не пила вчера, кроме чая... Ах, хитрый чай! Они, видимо, туда что-то подсыпали. Голова тяжёлая, глаза слипаются – ох, не вставать бы вообще...
Первой ко мне заходит Мадина. У неё виноватый вид, и под моим взглядом правда сама слетает у неё с языка:
– Простите меня, пожалуйста... Я вам вчера супрастин дала, он хорошо успокаивает. Вот вы и поспали.
– Это была твоя идея? – сурово спрашиваю я.
– Ну... – мнётся Мадина. – Альбина Несторовна сказала, что вас надо как-то успокоить... Что вам надо поспать. Ну, я и предложила дать вам супрастинчика, от него очень хорошо спится. Ничего страшного, это же не клофелин.
– И как я теперь смогу тебе доверять? – спрашиваю я. – Вчера ты напоила меня чаем с супрастином, а что ты подсыплешь мне в следующий раз? Цианистый калий?
Мадина чуть не плачет. Гладя мою руку, она покаянно бормочет:
– Ну что вы такое говорите... Какой калий, вы что! Мы же с Альбиной Несторовной хотели как лучше! Вы были вчера сама на себя не похожи, просто ужас! Такое говорили!
Я смутно вспоминаю, и мне делается не по себе.
– И что я говорила?
Мадина, тараща свои чёрные азиатские глаза, тихо говорит:
– Ну... Что доктор Андрей Фёдорович – шайтан!
Передо мной снова встаёт картинка: горы, я в белом балахоне, с копьём и щитом из солнечного света, а на соседней горе – чудовище с хвостом дракона. Может, мне это померещилось на нервной почве? Неужели эта история с Никой так на меня подействовала? Как бы то ни было, утро первого января я встречаю в постели, с головой, отягощённой супрастином и невесёлыми мыслями.
Приходит Альбина. Покрывая мои губы бессчётными поцелуями, просит прощения:
– Утёночек, радость моя... Ну, извини. Ты меня жутко напугала, и я решила, что тебе лучше всего будет поспать. Как ты себя чувствуешь, родная?
Что я могу сказать?
– С Новым годом тебя, Аля. Спасибо за оригинальную праздничную ночь.
Чувствую я себя неважно: видимо, с супрастином они слегка переборщили. Вставать не хочется, и я валяюсь в постели до половины двенадцатого. В моей мутной голове тяжело ползут мысли о Нике, о Якушеве, об этом странном видении. В моих ушах ещё слышится эхо властного голоса, защитившего меня, и я гадаю: кто это мог быть? Я не видела ни лица, ни фигуры, был лишь голос и ощущение света. Кто бы это ни был, он был очень могущественный и добрый, яркий, как солнце.
Приезжает Диана Несторовна и наводит в доме свои порядки. Мадина выполняет её распоряжения, как вымуштрованный солдат, и под её руководством накрывает такой стол, что не сесть за него просто грех. Диана Несторовна тормошит меня:
– Ну, ну, не залёживайся, не хандри! Вставай, моя лапушка, пойдём. По случаю Нового года надо выпить хоть бокал шампанского.
Она могла бы поднять и мёртвого, и мне не остаётся ничего, как только встать, одеться и сесть за этот роскошный стол. Угощения просто великолепны, но мне кусок не лезет в горло – не помогает даже приказной тон Дианы Несторовны.
– У меня что-то нет аппетита, извините, – бормочу я.
– Ну, куда это годно! – досадует Диана Несторовна. – И лицо прямо как на похоронах.
– Я же сказала тебе, она болеет, – говорит Альбина.
– Ничего, мы её вмиг вылечим.
Лекарство, которое она ставит передо мной, – сто пятьдесят грамм водки в пузатом коньячном бокале. Я сомневаюсь, что это мне поможет, но Диана Несторовна безапелляционным тоном приказывает:
