Когда они занимались любовью, Женевьева слизывала тоненькие струйки крови из старых ранок у него на горле. На протяжении лет ее зубы оставляли на нем постоянные отметины, клеймо. Детлефу приходилось носить высокие воротники, и на всех его рубашках были крохотные красные пятнышки в местах, где они соприкасались с ее укусами.
Его голова глубоко утонула в подушке, и он глядел в потолок, зрение его то утрачивало резкость, то обретало вновь, пока она сосала его кровь. Рука его покоилась у нее на шее, под завесой белокурых волос. Они лежали чресла к чреслам, шея ко рту. Они были одним телом, одной кровью.
Он попытался описать свой опыт в словах, в одном из сонетов, которые пока что держал в тайне, но так и не сумел точно передать всю трепетность чувств, боль и наслаждение. Его безупречный в большинстве случаев инструмент – язык – подвел его.
Женевьева заставила его позабыть про актрис, которых он, бывало, укладывал в свою постель, и он гадал, отличаются ли для нее их отношения от коротких связей с более молодыми людьми. Их партнерство не было обычным и едва ли было удобным. Но даже когда он чувствовал сгущающуюся тьму, эта древняя девочка была тем огоньком свечи, за который он цеплялся. Со времени Дракенфелса они не расставались, делясь друг с другом секретами.
Возбуждение захлестнуло его, и он услышал ее вздох, кровь булькала у нее в горле, острые, как ножи, зубы царапали задубевшую кожу на его шее. Они перекатились, вместе, и она цеплялась за него, когда тела их то разъединялись, то сливались воедино. Кровь была между ними и наслаждение. Он смотрел на ее улыбающееся в сумраке лицо под собой и видел, как она слизывает с губ кровь. Он почувствовал, что возбуждение его достигает кульминации, начиная со ступней, потом…
Сердце его бухало, словно молот. Глаза Женевьевы открылись, и она задрожала, обнажив заходящие друг на друга окровавленные зубы. Он приподнялся над ней, упершись локтями, и обессиленно обмяк, стараясь не наваливаться на нее всем весом. Тела их разъединились, и Женевьева выскользнула из-под него, едва не вскарабкалась на его массивное тело сверху, прижавшись лицом к его щеке, целуя его, накрыв волосами его лицо. Он натянул на них обоих одеяло, и они уютно свернулись в теплом коконе, когда за шторами уже всходило солнце.
На этот раз сон пришел к ним одновременно.
Из-за спектакля, вечеринки и занятий любовью они оба бодрствовали всю ночь напролет. Детлеф был измучен, Женевьева же находилась во власти усталости, охватывающей вампиршу каждые несколько недель.
Глаза его закрылись, и он остался в одиночестве перед потемками своей души.
Он спал, но разум его продолжал трудиться. Ему нужно поупражняться в фехтовании, чтобы избежать несчастных случаев впредь. И надо бы придумать что-нибудь для Иллоны в противовес блестящей игре Евы. И второе действие надо немножко сократить. Комическая вставка с царским министром – просто скучное наследие Тиодорова.
Ему снились меняющиеся лица.
Этой ночью в Серых горах воздух был острым как бритва; вдыхая его, он чувствовал, как тот режет его легкие. Безнадежно пытаясь не сопеть, дабы не нарушать этим привычных правил этикета, Бернаби Шейдт завершал свои утренние моления богам Порядка: Солкану, Арианке и Аллюминасу. Первое, о чем он распорядился на время раскопок, было сооружение солнечных часов. Неподвижная точка в мире, тень, поворачивающаяся в точном соответствии с непоколебимым движением солнца и лун, солнечные часы представляли собой подходящий алтарь для молений ордена.
– Мастер Шейдт, – сказал брат Джасинто, в знак почтения касаясь своего лба, – ночью был обвал. Земля просела там, где мы вчера копали.
– Покажи.
Служитель повел его на место. Шейдт уже привык перепрыгивать через руины, определяя, какие каменные глыбы выглядят достаточно надежными, чтобы наступать на них. Важно было не упасть. Всякий раз, стоило кому-нибудь споткнуться, как двое-трое рабочих ночью сбегали из лагеря. Местные слишком хорошо помнили Дракенфелса и боялись его возвращения. Малейшая неудача приписывалась козням неумершего духа Великого Чародея. Еще несколько таких случаев, и в экспедиции останутся лишь Шейдт и служители, которых выделил ему архиликтор. А служители копали куда хуже, чем местные жители.
Суеверные страхи местных были полным вздором. В начале экспедиции Шейдт вызвал ужасного Солкана и провел обряд изгнания нечистой силы. Если какие-то следы монстра еще сохранялись здесь, то теперь они исчезли, скрылись во Тьме. Порядок правил теперь там, где прежде царил хаос. И все же бывали «случаи».
– Здесь, – указал Джасинто.
Шейдт видел. Полусгнившая деревянная балка покачивалась над квадратной ямой. По углам торчало несколько плит, будто зубы великана. Из дыры тянуло землей, дерьмом, мертвечиной.
– Наверно, это один из погребов.
– Да, – согласился Шейдт.
Рабочие стояли вокруг. Джасинто был единственным из прислужников, поднявшимся этим утром наверх из их сравнительно комфортабельного деревенского жилища. Брат Нахбар и остальные изучали и заносили в каталог предыдущие находки экспедиции. Когда они вернутся в Альтдорфский университет, архиликтор останется доволен тем, насколько успешно прошли эти раскопки. Приобретение знаний, даже знаний о злом и нечестивом, было тем единственным способом, которым культ Солкана устанавливал Порядок на месте Хаоса.
– Мы должны помолиться, – провозгласил Шейдт. – Чтобы гарантированно обеспечить нашу безопасность.
Он услышал подавленные стоны. Эти крестьяне лучше будут копать, чем молиться. А еще лучше пить, чем копать. Они не понимают Порядка, не понимают, насколько важны в этом мире упорядоченность и внешние приличия. Они здесь только потому, что боятся Солкана, специалиста по мести, так же сильно, если не больше, как призраков замка.
Джасинто уже стоял на коленях, и остальные, ворча, последовали его примеру. Шейдт начал читать молитву Солкану: «Освободи меня от плотских желаний, направляй меня на пути Порядка, наставляй меня в приличиях, помоги мне поразить врагов ордена».
С того времени, как он принял веру, Шейдт всегда проявлял стойкость в своих привычках. Безбрачие, вегетарианство, аскетизм, порядок. Даже физические отправления происходили у него по солнечным часам. Он носил грубое одеяние духовного лица. Он не поднимал руки ни на кого, кроме нечестивцев. Он молился в точно определенное время.
Он жил в гармонии с самим собой и с миром, таким, каким он должен быть.
Закончив молитву, Шейдт обследовал дыру в земле.
Архиликтор направил его в Дракенфелс, велев искать предметы, представляющие духовный интерес. Великий Чародей был носителем великого зла, но он обладал не имеющей себе равных библиотекой, богатой коллекцией магических предметов, хранилищем самых тайных знаний.
Лишь через понимание Хаоса культ Солкана мог установить Порядок. Важно было перенести сражение на вражеские территории, ответить на магию очистительным огнем и сокрушить приверженцев отвратительных богов.
Лишь сильнейшие духом могли заслужить право участвовать в этой экспедиции, и Шейдт был горд, что выбор предстоятеля пал на него.
– Там внизу что-то есть, – предупредил Джасинто. – Оно блестит на солнце.
Солнце уже поднялось и светило в пещеру. Его лучи отражались от предмета. Он имел форму лица.
– Достаньте его, – велел Шейдт.
Служитель послушался. Джасинто знал свое место на солнечных часах. Двое рабочих на веревке спустили молодого человека в пещеру, потом вытащили его назад. Он передал предмет, поднятый со дна ямы, Шейдту.
Это была изящная металлическая маска.
– Это что-нибудь важное? – спросил Джасинто.
Шейдт не мог сказать наверняка. Предмет был странно теплым на ощупь, словно хранил тепло солнца. Он был не тяжелый, и на нем не было места для шнурка, чтобы крепить к голове.
Он поднял маску к лицу и ощутил в пальцах покалывание. Он посмотрел через прорези для глаз. Из-под маски лицо служителя казалось перекошенным. Возможно, Джасинто просто глумился над своим хозяином, высунув язык, хлопая руками по ушам, скосив глаза.
В сердце Шейдта полыхнула ярость, едва он прикоснулся маской к коже. Кто-то мгновенно проскочил ему в череп, сросся с его мозгом. Маска приклеилась к его лицу, будто слой грима. Щеки его задергались, и он почувствовал, как движется металл в соответствии с его мимикой.
Теперь он видел настоящего Джасинто, шарахнувшегося от него прочь.
Он все еще был Бернаби Шейдтом, клириком Солкана. Но и кем-то еще тоже. Он был Анимусом.
Его руки отыскали прислужника и оторвали от земли. С новообретенной силой он поднял сопротивляющегося юношу высоко в воздух и швырнул в провал. Джасинто ударился об уцелевшую балку и с глухим звуком свалился, весь переломанный, на невидимый каменный пол.
Рабочие разбегались. Кто вопил, кто молился. Он наслаждался их страхом.
