который шевелит здание.
Максим стоит с Олегом, дожидаясь, когда к ним присоединится Галина с дочкой на руках. Вот она появляется со спящим младенцем, укутанным в белоснежную мягкую ткань. Галина сияет, искрясь от переполняющего её чувства любви, к дочке, сыну, обществу. Она это они.
Все стоят перед закрытыми дверьми, ждут, когда их впустят. Олег дёргает мать за рукав, говорит шёпотом, что здесь душно. Галина качает головой: нет, все хорошо и будет лучше. Олег отстаёт от неё, но его беспокойный взор кружит по заполненной людьми комнате. Его взгляд останавливается на Максиме. Может, он чем-то сможет помочь ему? Максим молча кивнул следовать тому за ним. Они пробрались сквозь толпу, вышли к выходу. Максим тихонько приоткрыл дверь, чтобы никто этого не заметил, чтобы вышел Олег. Но тот останавливается на полпути, оглядывается на Максима, прося о чем-то. Он переводит взгляд на спины людей, выискивая знакомую. Снова смотрит на Максима. Тот наклонился к парнише и тихонько сказал:
– Я позову её.
Олег с оглядкой вышел. Дверь закрылась.
Максим ринулся обратной дорогой к Галине. Люди оживились. Протискиваться стало труднее. Двери перед ними с потрескиванием отворились. Нарастал гул, перешептывание переходило в рокот. Максим нашел лицо Галины в толпе. Она с блаженным выражением на лице двигалась вперед вместе с потоком общества. Максима толкали в спину, а он не то чтоб не хотел, не мог даже обернуться. Его стиснули со всех сторон, все его члены были во власти безудержного потока. Это продолжалось, казалось, вечность. Однако толпа начала останавливать свое течение, руки освободились. Через секунду уже можно было развернуться. Люди рассасывались. Максим прошел дальше, выискивая снова глазами Галину. В полутемном помещении это оказывалось несколько сложнее. Внутреннее каменное, холодное убранство, с голыми серыми стенами, массивными столбами, державшими тускнеющий небосвод, заставляло почувствовать свою малость. Не потерять бы себя хотя бы, подумал Максим при этом.
Спереди с трибуны громом пробил голос Павла. Он, одетый в те же белоснежные одежды, стоял, возвышаясь, словно гора, над всеми присутствующими. Его голос заставлял всех трепетать.
– Приветствую всех вас, друзья! – говорил он. – Ночи становятся все длиннее, а дни все короче. Мир снаружи засыпает прямо на глазах. Они, – он резким движением руки указал в сторону, где за серой стеной остался внешний мир, – останутся, они признают только боль, но нам этого не нужно, с нас достаточно этого! Вся их жизнь служение боли, сегодня же мы откажемся от того мира, что отказался от нас! Мы оставим здесь все, что связывало нас с их идолом! Для чего? Для того, чтобы вознестись над этой пропастью, из которой мы должны выйти, родиться заново!
Он кивнул двоим работникам, стоявшим подле него. Те зашли за спину ему и с усилием начали толкать двери, которые сливались с серой стеной до этого момента. Сам же он вновь обратился к толпе:
– Пора сбросить с себя тяготеющие нас одежды!
Он стащил с себя свой балахон, полностью оголившись. Люди последовали за ним. Многие даже не задумывались над этим ни секунды, с широко открытыми глазами и глубоко дыша ртом представ нагими. Другие предавались этому как некому таинственному процессу, выражая на своем лице трепет перед рождением. Они видели в этом потаенный смысл, хотели задержаться в моменте, в котором они брали на себя новую роль, – вознесенного. Максим ощутил холодок, пробежавший по его коже, ничем не прикрытой коже. Он оглянулся по сторонам. Нигде не было его одежды. Когда он ее скинул?
Вот и Галина. Она уже обнаженная, стояла с младенцем на руках, оглядывалась по сторонам. Наверно, в поисках Олега. Максим прошел к ней. Галина с истошным усилием на лице впилась в него глазами.
– Где?.. – промычала она, словно вытаскивала из своей кожи глубоко вошедший гвоздь, тащивший за собой плотно сидящую кожу.
– Галя, он… снаружи, – сказал Максим, затаив дыхание.
Галя в панике замотала головой по сторонам, отступила на пару шагов назад. Снова посмотрев на Максима, она выражала непонимание, презрение на своем искореженном лице.
– Все, что нам нужно, – это вырезать саму возможность страдания! – голос Павла прошелся над головами общества, заставляя дрожать каждую молекулу любой точки залы.
Максим перевел взгляд на сцену. Там, в полутьме за тяжелыми дверьми что-то загремело, засвистело. Оттуда что-то на него смотрело, забирало его кислород, вот, змеи извивают колонну посреди открывшейся комнаты. Что-то уходит дальше в тень. Оно знает, что к нему придут. Максим всмотрелся. Там среди змей человек. Он их пленник. Его лицо кричит. Но его не слышно. Руки взмывают ввысь, он исчезает, медленно, словно змеи его укорачивают. Эти змеи, они полосуют его тело, превращая в безродную массу. Эти змееподобные лезвия посвистывали при каждом обороте, трудились на благо храма, на благо идеи.
Максим двинулся было вперед, но остановился, оглянувшись на Галю. Она все также мотала головой, причитая полушепотом:
– Он там останется, он не получит вознесение… он там останется… не получит… вознесение…
Толпа, взбудораженная, зашевелилась, начала движение в наркоманском трансе. Словно пчелы зажужжали, маршируют к механизму, вырезающему ненависть ненавистью. Они поднимаются на сцену, подходят к механизму, неловко ступая по вымощенному серым камнем мокрому полу своими уже грязными ступнями. Они все же останавливаются, трепеща, перед механизмом. Дрожь пробивает их тела. К ним подходит Павел, берет одну из женщин за плечи, и говорит:
– Боишься? Хватит бояться, пора вырасти, отказаться от этого. Смерти нет!
Женщина оборачивается, но Павел непреклонно взирает на нее с высоты. Она делает неловкий шажок. Еще. Раскачивается, будто пьяная. Прыгает. Брызнула алая струя, ноги стираются, искривленная физиономия вот-вот порвется подобно гнилой тряпке. Беззвучно.
Смерти нет… Тогда нельзя развести жизнь на до и после. Ее не было, ее не будет.
Ногти впиваются в предплечье Максима. Галина в ужасе что-то кричит ему, но он не слышит ее. Только ее губы повторяют: сын. Она действительно боится, что он не вознесется? Или максим что-то не понимает?
Люди уже не дрожат, они смиренно прыгают в механизм.
Тогда зачем тебе это существо на руках, думает Максим, чего ты добиваешься, куда ты идешь, хоть однажды ты задавалась этим вопросом? Крыша… да, тогда, он представлял себя на крыше, думал, что смерть с хрипом в легких заставит его что-то почувствовать, что-то иное. Не понимаю, смерти нет, промелькнуло в голове, зачем она мне?
Небольшие осколки толпы ринулись в обратную механизму сторону, толкнув Максима. Паника зажужжала в воздухе. Максим схватил Галину за руку и ринулся вместе с толпой. К выходу. Грудь сдавливает, снова. Что-то за спиной, следит за ним. Двери выбили, впереди бежавшие при этом оказались раздавлены обезумевшей массой. Крики сливаются в какофонию горького блеяния. Максим не отпускал руку Галины, не имея при этом
