– Протест принимается.
– Прошу прощения, Ваша честь. – Грациозно поклонившись судье, Кевин вновь повернулся к Корнблу. – Вернемся к трем нашим девочкам, мистер Корнбл. Вы попросили каждую из них в отдельности рассказать вам о том, что с ними случилось?
– Я полагал, что так будет проще разобраться в сути дела.
– Уж не хотите ли вы, в таком случае, сказать нам, что, пока одна из них рассказывала, другие две присутствовали при этом? – Кевин изобразил на лице ужас от того, что услышал.
– Да, именно так.
– И вы хотите сказать, это педагогично? Вынуждать одну рассказывать, а других двух выслушивать про такие... непозволительные, должно быть, в вашей школе происшествия?
– Да, но ведь это было внутреннее служебное расследование. Мы должны знать, что происходит с нашими ученицами.
– О, теперь понимаю. У вас, в стенах вашей школы, и прежде случались подобные истории?
– Нет, что вы, никогда. Мы не слыхали ни о чем подобном, – вступился директор за честь школы, зная, что среди публики есть родители. – Именно поэтому нас это так потрясло.
– И вы предупредили девочек, что, если это всплывет наружу, у них могут быть серьезные проблемы?
– Конечно.
– И тем не менее вы склонились к тому, чтобы поверить им, верно?
– Естественно.
– Почему?
– Потому что их рассказ совпадал в деталях. Все трое говорили одно и то же. – Корнбл, по всей видимости, остался доволен собой и своим ответом, однако Кевин тут же перешел в атаку, приближаясь к свидетелю и беспрерывно осыпая его вопросами с нарастающей скоростью, в манере стаккато.
– И они не могли заранее отрепетировать свое выступление?
– Что?
– Разве не могли они собраться перед этим и припомнить свои истории?
– Я... не понимаю, в чем тут суть.
– Разве это не могло случиться?
– Ну, допустим.
– Вы, как учитель и директор, можете подтвердить, что дети в этом возрасте способны лгать. Вам не доводилось с этим сталкиваться?
– Ну, разумеется.
– А с коллективной ложью никогда не встречались? Могут ли ученицы лгать иногда, быть может, даже всем классом, заступаясь за кого-то или чтоб не выдать своих, не получить дополнительного наказания?
– Да, но...
– В этом нет ничего невозможного, не так ли? – Кевин снова пошел в атаку. – Как вы считаете?
– Полагаю, да.
– Полагаете?
– Ну-у... допускаю.
– Допускаете?
– Да.
– Потом вы вызвали к себе мисс Уилсон и выложили ей все эти истории, сразу после разговора с девочками?
– Да, конечно.
– И какова же была ее реакция?
– Она не стала ничего отрицать.
– Вы хотите сказать, она отказалась говорить на подобные темы без адвоката, не так ли?
Корнбл заерзал.
– Разве не так? – настаивал Кевин.
– Именно так она и ответила.
– После чего вы решили дать делу ход, известили школьного надзирателя, а затем начальника полиции и окружного прокурора?
– Да. Таков порядок. Мы следуем указаниям министерства образования, которые предусматривают подобные действия в таких ситуациях.
– И вы отказались от дальнейшего расследования обстоятельств дела, не стали вызывать других учащихся?
– Конечно же, нет. Зачем травмировать детей?
– И, прежде чем мисс Уилсон была официально обвинена в преступлении, вы отстранили ее от работы, так?
– Как я уже говорил...
– Пожалуйста, отвечайте на вопрос.
– Да.
– Да! – повторил Кевин, словно это было признание вины. Сделав эффектную паузу, он отвернулся от Корнбла, чтобы лучезарно улыбнуться присяжным, а затем вновь обратился к директору.
– Мистер Корнбл, у вас уже были неприятные разговоры с мисс Уилсон? Кажется, что-то насчет оформления класса?
– Да, приходилось делать ей выговор.
– Почему?
– Доска объявлений в кабинете была слишком маленькой и не соответствовала стандартам комитета по образованию.
– Значит, вы критиковали ее как учителя?
– Оформление кабинета – важная часть работы учителя, ее эффективности, – с апломбом заявил Корнбл.
– М-хм, – протянул адвокат, – значит, по-вашему, скажем так... мисс Уилсон не испытывала должного почтения к доскам объявлений.
– Нет.
– Она была, как вы пишете в характеристике, "небрежна"?
– К несчастью, большинство нынешних учителей уже не получают в колледже того образования, что в былые времена.
При этих словах Корнбл позволил себе пренебрежительную усмешку.
Кевин кивнул. Он знал, как выставить на посмешище чванство старого педеля.
– В самом деле, отчего бы другим людям не брать пример с нас? – Риторический вопрос повис в воздухе.
В зале засмеялись. Судья постучал молотком.
– И, потом, кажется, вы критиковали внешний вид мисс Уилсон, не так ли? – продолжил Кевин.
– Думаю, ей следовало одеваться более... консервативно. Вы знаете, в чем она приходила в школу? Джинсы, глубокое декольте, майки с открытым животом и проткнутым, простите...
– Пупком.
– Не желаю об этом говорить!
– Вы считаете это место у человека неприличным?
– Ближе к делу! – подал голос судья.
– Между тем, – продолжал Кевин, тоже несколько возвышая голос, – заведующий кафедрой, непосредственный начальник мисс Уилсон, высоко оценивал ее педагогические способности. В последнем отчете она названа... – он заглянул в бумагу, – "человеком, имеющим ключ к сердцу детей, глубокое понимание их внутреннего мира. Несмотря на любые трудности, она умеет руководить и побуждать детей к добрым и прекрасным поступкам". – Он отложил документ. – Что скажете, господин директор? Прекрасная характеристика, не правда ли?
– Да, но как я уже говорил...
– У меня нет больше вопросов, Ваша честь!
На этой мажорной ноте Кевин прервался и направился обратно к своему столу, с пылающим от гнева лицом: он умел в любую секунду возбуждать в себе это состояние – один из его приемов. Все взоры были прикованы к нему, внимание публики сосредоточилось на адвокате, так искренне переживающем за подзащитную. Краем глаза он заметил, что улыбка сошла с лица элегантного господина в последнем ряду – ее сменило выражение неподдельного гнева. Кевин ощутил необыкновенный подъем, словно бы уже находился на пути к триумфу.
Мириам сидела с убитым видом, чуть не плача. Она вскинула глаза. "Ей стыдно за меня – обожгло его сердце. – Мой Бог, для кого я все это делаю?"
– Мистер Баам, будут еще вопросы к мистеру Корнблу?
– Нет, Ваша честь. Мы хотели бы вызвать для свидетельских показаний Барбару Стенли, Ваша честь, – заявил прокурор округа с некоторой дрожью в голосе.
Кевин обнадеживающе потрепал Лоис Уилсон по руке. Он подходил к самой сути дела и процесса, к удару, после которого обвинение рассыплется как колосс на глиняных ногах, как замок из песка, как чучело из кукурузных початков. Он подбирался к сути. Сейчас он нанесет удар в самое уязвимое место, после чего государственному обвинителю не останется ничего, кроме как признать свое поражение.
