— Ты знаешь, — добавил он, — я думаю, она стоит того, чтобы я поставил свою подпись.
И, взяв в руки электрическую иглу, он вывел свое имя красными чернилами в правой стороне, на месте, под которым находится почка…
Старик Дриоли стоял в состоянии, похожем на транс, не спуская глаз с картины, выставленной в витрине галереи.
Все это было так давно, что, кажется, будто все эти события имели место в какой-то другой жизни.
А Сутин? Что стало с ним? Он теперь вспомнил, что после того, как он вернулся с войны — с первой войны, ему стало не хватать художника, и он спросил Джози:
— Ты не знаешь, где мой маленький калмык?
— Он ушел, — ответила она. — Я не знаю куда, но я слышала, что он связался с каким-то торговцем, который послал его в Серет писать картины.
— Может, он еще вернется.
— Кто знает? Может, и вернется.
Это было в последний раз, когда они говорили о нем.
Через некоторое время они переехали в Гавр, где много моряков и потому много работы. При воспоминании о Гавре старик улыбнулся. Да, это были добрые времена, период между двумя войнами; тогда у него были уютные комнаты, небольшая мастерская около дома и достаточно работы. Ежедневно трое или четверо, а то и пять моряков приходили к нему и просили, чтобы он татуировал их руки. Ничего не скажешь, это действительно были добрые времена.
Затем вторая мировая война, приход немцев, смерть Джози — и все пошло прахом! В те годы никто не нуждался в татуировках, а он был слишком стар, чтобы браться за какую-нибудь иную работу. В отчаянии он решил вернуться в Париж, смутно надеясь, что в большом городе дела пойдут лучше. Но надежды его не оправдались.
Теперь, когда война кончилась, у него не оказалось ни сил, ни средств, чтобы возобновить свое дело. Да, трудно одинокому старику без крова и работы. К тому же если еще и не хочется просить милостыню. А с другой стороны, как же жить иначе?
«Итак, — подумал он, все еще разглядывая картину, — это картина моего маленького калмыка». Удивительно, что вид одного небольшого предмета, как, скажем, эта картина, может вызвать к жизни прошлое. А ведь несколькими минутами раньше он и не помнил о существовании татуировки на своей спине.
Годами он не вспоминал о ней.
Он прижался лицом к стеклу витрины и заглянул в галерею. На стенах он увидел большое количество картин, и все они, казалось, принадлежали кисти одного и того же художника. Дриоли увидел также множество людей, которые медленно прохаживались по галерее.
Подчиняясь внезапному импульсу, Дриоли повернулся, толкнул дверь галереи и вошел.
Это было длинное помещение, пол которого был устлан ковром винного цвета. Господи, как кругом тепло и красиво!
Нарядные, с холеной наружностью люди расхаживали с чувством собственного достоинства по галерее, причем у каждого в руках был каталог, в который он заглядывал время от времени. Старик не решался двинуться с места и смешаться со всей этой толпой. Но в то время, как он набирался смелости, вдруг до него донесся голос, сказавший: «Что тебе здесь нужно?»
Человек, который произнес эти слова, был в черном утреннем пиджаке. Полный мужчина, небольшого роста, с очень бледным лицом. Дряблое лицо его было таким мясистым, что щеки отвисли по обеим сторонам рта, как у спаниеля. Подойдя близко к Дриоли, он снова спросил:
— Что тебе здесь нужно?
Дриоли стоял неподвижно.
— Вот что, любезный, — обратился к нему снова мужчина, — убирайся-ка ты из моей галереи.
— Разве нельзя смотреть на картины?
— Ты слышал, что я тебе сказал?
Дриоли упрямился. Внезапно он почувствовал, как гнев закипает в нем.
— Давай-ка лучше без скандала, — сказал снова мужчина. — Ну, пошевеливайся, сюда, в эту дверь. — И, положив свою белую жирную лапу на плечо Дриоли, он стал с силой толкать его к двери.
Тут Дриоли прорвало.
— Убери свои грязные руки от меня! — крикнул он.
Голос его громко раздался по всей галерее; все присутствующие одновременно повернулись и испуганно посмотрели на человека, стоящего в конце помещения, который являлся виновником этого беспорядка. Лакей подбежал к хозяину галереи, и вдвоем они стали выталкивать Дриоли на улицу. Публика молча наблюдала за этой сценой. Лица людей выражали легкий интерес к происходящему и, казалось, одну и ту же мысль: «Все в порядке. Ничего опасного для нас нет. Об этом позаботятся».
— У меня тоже! — кричал Дриоли. — У меня тоже есть картина этого художника! Он был моим другом, и у меня есть картина, подаренная им.
— Он сошел с ума.
— Да это сумасшедший. Буйный сумасшедший.
— Нужно вызвать полицию.
Резким, быстрым движением Дриоли вырвался из рук мужчин, и не успели они опомниться и снова схватить его, как он побежал по галерее, выкрикивая: «Я покажу ее вам! Я покажу ее вам! Я сейчас покажу!» Он сбросил с себя пальто, затем пиджак и рубашку, а затем повернулся так, чтобы присутствующие увидели его обнаженную спину.
— Вот! — крикнул он, прерывисто дыша. — Вы видите? Вот она!
Внезапно наступила абсолютная тишина; все застыли в неловких позах, в замешательстве, так и не завершив начатое движение. Пораженные, они смотрели на картину-татуировку, яркие краски которой не поблекли от времени. Но оттого, что теперь старик похудел и лопатки резко выступали, картина выглядела как бы несколько сморщенной и сдавленной, что придавало ей странный вид.
Кто-то из присутствующих наконец проговорил:
— Боже мой, старик сказал правду!
Затем всех охватило возбуждение, все задвигались, зашумели и, опережая друг друга, бросились к старику.
— Сомнений быть не может!
— Его ранняя манера, не так ли?
— Ничего подобного не видел!
— Посмотрите, есть подпись!
— Согните плечи вперед, друг мой, так, чтобы картина натянулась на спине.
— Когда она была сделана, старина?
— В тринадцатом году, — ответил Дриоли, не оборачиваясь. — Осенью тысяча девятьсот тринадцатого года.
— Кто научил Сутина татуировать?
— Я научил его.
— А эта женщина? Кто она?
— Она была моей женой.
Владелец галереи проталкивался сквозь толпу к Дриоли. Теперь он был спокоен, чрезвычайно серьезен и улыбался одним только ртом.
— Монсеньор, — сказал он, — я куплю ее.
Дриоли заметил, как у него дрожали жирные отвислые щеки, когда он двигал челюстями.
— Я сказал, что куплю ее, монсеньор.
— Как вы можете купить ее? — вежливо спросил Дриоли.
— Я заплачу вам за нее двести тысяч франков.
Глаза у говорящего были маленькие, черные. Ноздри его широкого носа начали дрожать.
— Не продавай! — проговорил кто-то в толпе.
