– Не хочу умирать, – прошептала девушка. – Помогите мне.
* * *
Когда затих шум «Ауди», на которой уехала Джейн, Бетси заметила, как Дейзи в облегчении расправила плечи.
– Я бы хотела, чтобы ты завела тетрадь, – сказала Бетси, – и положила ее рядом с кроватью. Так ты сможешь записывать свои сны.
Пациентка заговорила. Теперь пора двигаться дальше.
– Зачем?
– Сны – это мост к твоему бессознательному. Твои самые сильные побуждения, надежды и страхи часто проявляются, когда сознание спит. Я говорила об этом на нашем первом сеансе, но…
– Но что?
– Ты была так… так закрыта. Теперь пора поработать на совесть. Улучшение начнется с твоего желания общаться. Теперь ты готова к этому.
Девушка пожала хрупкими плечиками и стала рассматривать носок своего башмака.
– Мне все равно, – пробормотала она.
Бетси попросила Дейзи записать прежние сны, какие та сможет вспомнить.
– А особенно эпические сновидения – те, что словно длятся и длятся, как фильм, а не просто отрывочные сцены.
– Зачем? Почему сны так важны?
– Толкование снов – основной принцип юнговской психологии. Твои сны дают ключ к твоему бессознательному.
Дейзи кивнула, слегка улыбнувшись, и на фоне улыбки снова мелькнул ее выпирающий клык.
– А кошмары? – тихо спросила она. – О них тоже писать?
– Особенно о кошмарах, Дейзи.
Девушка провела языком по губам.
– Интересный этот парень Юнг. Сны, кошмары… Жуть.
Бетси кивнула.
– Сны – это открытый портал в бессознательное.
– А… как насчет души?
– В общем, да. Юнг верил в это. Но моя цель – помочь тебе обрести психическое здоровье.
– И понять, что меня угнетает, верно?
– Да, твои бессознательные тревоги.
Дейзи медленно опустила голову, и волосы затенили ее лицо.
– Круто, – прошептала она.
Чахтицкий замок
Словацкая граница королевской Венгрии
31 октября 1610 года
Через стрельчатые бойницы каменной крепости скупо просачивался бледный-бледный свет. Зузана со свечой в руке поднималась по винтовой лестнице, зажигая погасшие факелы на обледеневших стенах. Неожиданный свет пламени вспугнул копошащихся в темноте крыс, и в морозном воздухе эхом отдалось их противное торопливое топанье.
Откуда-то выскочила кошка и схватила крысу за шею. Испуганный вскрик Зузаны произвел облачко пара, которое медленно растаяло над головой. Кошка, проворчав, потащила свою попискивающую добычу в темноту.
Повсюду кошки. Нашествие кошек! Но даже все они, приведенные ведьмой Дарвулией, никак не могут избавить замок от паразитов. Да и какая разница?
Зузана опаздывала к утреннему туалету своей госпожи. На рассвете было очень холодно, и девушка поежилась. Она поплотнее укуталась в свою грубую шерстяную шаль, ее ободранные руки озябли и болели.
Задняя дверь в туалетную комнату графини неохотно отворилась, и Зузана услышала шуршание покрывал и простыней из спальни позади. Девушка в душе обругала себя за то, что заснула после кошмарного сна, в котором давилась и задыхалась, хватая ртом воздух, как карп на берегу. Даже когда ее глаза распахнулись, она по-прежнему видела облитые кровью стены замка. Девушка с трудом обрела дыхание, и красная кровь постепенно поблекла и снова стала серым камнем.
Зузана поцеловала маленький крестик у себя на шее, и ее обветренные губы зашевелились в безмолвной молитве.
Она была единственной служанкой, которую графиня Эржебет Батори взяла с собою из Шарварского замка в Нижней Венгрии, но ей никогда не позволялось входить во внутреннюю спальню. Ей было предписано находиться в холодном коридоре и в туалетной комнате. Для Зузаны это было благословением, божьим заступничеством, избавившим от переступания порога зла, и каждую ночь она шептала благодарственные молитвы. Некоторые женщины-словачки дразнили ее за отлучение от спальни с оштукатуренными стенами и шелковыми гобеленами. Зузану не пускали туда, говорили они, потому что графиня, просыпаясь, терпеть не могла покрытого рубцами лица служанки.
– Как ночна мора[6] в утреннем свете, когда солнце прогоняет демонов тьмы! – дразнила девушку грудастая Гедвика.
Ночна мора. Кошмар. Деревенские служанки со своим ломаным немецким прозвали ее Ночна Мора – кошмар. Они говорили только по-словацки, не знали ни слова по-венгерски, но графиня терпела их. Те, кто не мог спать на соломенных тюфяках в замке, приходили из деревни до рассвета; они проделывали долгий путь, закутавшись от зимнего снега в свои плащи и остерегаясь рыскавших в темноте волков с янтарными глазами.
Чахтицкий замок высился на скалистом склоне горы, окруженный дикими пограничными землями воинственного королевства Венгрии, где правили Габсбурги. Это был один из аванпостов, оберегавший против наползавшей с востока Оттоманской империи. Слишком часто утренний ветерок доносил с тамошних полей брани едкий запах пороха и выжженной земли.
Зузана поворошила угли в очаге и подложила хворосту, чтобы разгорелось пламя. Неровные стекла в окнах искажали свет, отбрасывая бледные пятна неправильной формы. Хлопала крыльями какая-то птичка, взлетевшая на рассвете со своего насеста. Служанка, подняв глаза, проследила за ее полетом.
Она взвизгнула, когда разгоревшееся пламя обожгло ей пальцы.
Послышался скрип деревянной кровати и шорох простыней. Служанка будет натирать маленькие белые ступни госпожи серой амброй и умащать лавандой, прежде чем надеть на них тапочки из кожи козленка. А Дарвулия даст графине утреннее снадобье и будет читать оберегающие заклинания. Зузана засуетилась, зная, что в любой момент графине Батори может потребоваться все ее внимание.
На накрахмаленных холстах были разложены серебряные расчески, гребни из слоновой кости и филигранной работы зеркало. На туалетном столике выстроились фиалы с благовониями и жестянки с пудрой. Зузана вытащила пробку из хрустального флакона венгерской воды – спирта с верхушками розмарина и серой амброй. Ее бледные губы сложились в довольную улыбку: аромат был неземной, и она знала, что госпоже он понравится. Служанка получала удовлетворение от легендарной красоты графини Батори; в этой красоте была отчасти и заслуга Зузаны – ведь она поддерживала в бархатистом совершенстве фарфорово-белую кожу графини. Свои снадобья Зузана создавала из павлиньего жира и минералов с берегов реки Ваг.
Графиня страшно гордилась цветом своего лица и никогда не открывала кожу прямым солнечным лучам. Скупой свет, что прокрадывался сквозь стрельчатые прорези и проскальзывал меж краев бархатных штор, – вот и все, что она могла допустить.
