– Стоит того, чтобы ради нее умереть? – спросила она.
Теперь уже он промолчал.
– Ты говоришь так, будто сожалеешь, – сказала она. – Но мне кажется, что этому суждено было случиться.
– Я совершенно не сожалею, – ответил он. – Не знаю, что я чувствую, но я без труда представлял себе, как ты говоришь «нет». Я представлял себе, что ты захочешь завести новую семью, мужа, любовника и детей.
– Ройбен, до тебя никак не доходит… и, похоже, не дойдет… это же значит, что мы не умрем. – Она сказала это без всякого драматизма, но ее слова сильно задели его за живое; он знал, что это правда.
– Вся моя семья мертва, – негромко и словно бы брюзгливо сказала она. – Вся семья! Мой отец, моя мать; да, они ушли в свое положенное время, но мою сестру убили грабители, напавшие на винный магазин, моих детей не стало… они погибли нелепо и ужасно. О, я никогда не говорила тебе этого, да и сейчас не следовало бы. Терпеть не могу, когда люди хвастают своими страданиями и своими потерями. – Ее лицо вдруг напряглось. А потом его выражение сделалось отсутствующим, как будто она вернулась в давнюю нестерпимую боль.
– Я понимаю, о чем ты говоришь, – сказал он. – Я ничего не знаю о смерти. Ничегошеньки. До той ночи, когда была убита Марчент, среди моих знакомых умер только один человек, брат Селесты. О, еще мои бабушка с дедушкой, но они же были очень старые. А потом Марчент. Я был знаком с Марчент менее суток, и для меня это оказалось потрясением. Я просто ничего не понимал и даже не чувствовал. Это была не смерть, это была катастрофа.
– Не торопись знакомиться с нею в подробностях, – уже заметно мягче сказала Лаура.
– Думаешь, не следует? – Он вспомнил о тех, кого убил, о плохих парнях, которых, не задумываясь, растерзал Человек-волк. И на душе у него стало тяжело оттого, что очень скоро Лаура тоже обретет эту жестокую силу, способность убивать так же, как это делал он, сама оставаясь неуязвимой.
На этот раз он не смог найти нужных слов.
Образы, теснившиеся в его мозгу, навевали зловещую тоску и, казалось, норовили ввергнуть его в депрессию. Он представил себе Лауру на сельском кладбище за беседой с умершими. Подумал о фотографиях ее детей, которые видел мельком. Подумал о ее родных, которые всегда были здесь, а потом – о своем собственном могуществе, о той беспредельной силе, которая давала ему возможность радостно прыгать по крышам, пока голоса уговаривали его отрешиться от человеческой природы и сделаться Человеком-волком, не знающим сомнений в своей целостности и убивающим без сожаления и сострадания.
– Но ведь ты еще не до конца изменилась, верно? Еще не совсем?
– Нет, еще не совсем, – подтвердила она. – Пока что перемены мелкие. – Она вновь неподвижно уставилась в пространство. – Я способна слышать лес, – сказала она с легкой улыбкой. – Способна слышать дождь, как никогда прежде его не слышала. Многое узнала. Я знала, что ты едешь сюда, задолго до твоего прихода. Я гляжу на цветы и могу поклясться, что способна увидеть, как они растут, как цветут, как умирают.
Он молчал. То, что она говорила, было очень красиво и все же пугало его. Его пугал даже легкий оттенок таинственности в выражении ее лица. Она смотрела в сторону.
– Ройбен, кажется, какой-то северный бог способен видеть, как растет трава?
– Хеймдаль, – ответил он. – Хранитель врат. Он слышит, как растет трава, и видит за сотни лиг хоть днем, хоть ночью.
Она рассмеялась.
– Да. Я вижу звезды хоть сквозь туман, хоть сквозь густые тучи, вижу такое небо, какого не видит никто другой в этом волшебном лесу.
«Подожди, – следовало сказать ему, – просто подожди, пока изменения не совершатся полностью», – но голос не желал подчиняться ему.
– Я слышу оленей в лесу, – продолжала она. – Да, теперь я способна их слышать. Я даже… даже их запах чуть ли не улавливаю. Очень слабый. Не хочу выдумывать то, чего нет.
– Да, они здесь. Пара, сразу за просекой, – сказал он.
Она снова смотрела на него, смотрела с той же безмятежностью, а он не мог заставить себя встретиться с нею взглядом. Он подумал об оленях, о нежных прекрасных созданиях, но если он не отвлечется от мыслей о них, и как можно скорее, то ему захочется убить и сожрать их обоих. Как она будет ощущать себя, когда такое случится с нею, когда она будет способна думать лишь о том, как вонзить клыки в шею оленя и выдрать из его груди еще бьющееся сердце?
Он будто со стороны осознал, что она движется, что она встала со стула и пошла к нему вокруг стола. Легкий, чистый аромат ее кожи неожиданно взбудоражил его мысли, и занимавший их лес вдруг потускнел и отступил. Она опустилась на свободный стул справа от него, а потом подняла руку и приложила ладонь к его щеке.
Он медленно повернул голову и встретился с нею взглядом.
– Ты боишься, – сказала она.
Он кивнул.
– Да, боюсь.
– И не скрываешь этого.
– Это хорошо?
– Я тебя очень люблю, – сказала она. – Очень. Лучше так, чем говорить всякие правильные вещи насчет того, что ты теперь понимаешь, что у нас будет единая судьба, что ты не потеряешь меня, как могло бы случиться в ином случае, что я скоро стану неуязвима для всего того, что не может повредить тебе.
– Так я и должен бы сказать, так я должен думать.
– Возможно. Но, Ройбен, ты не обманываешь меня ни в чем, кроме того, в чем обязан это делать, ты ненавидишь тайны, они причиняют тебе боль.
– Это так. Но ведь мы с тобой, Лаура, теперь стали тайной, строжайшей тайной. Очень опасной тайной.
– Посмотри на меня.
– Я стараюсь.
– Просто скажи мне все, и пусть себе витает.
– Ты и сама знаешь, в чем дело, – сказал он. – Когда я пришел сюда в ту первую ночь, когда бродил Человеком-волком в высокой траве и увидел тебя, ты была таким нежным невинным существом, чистейшей воды человеком и женщиной, потрясающе беззащитной, когда стояла на крыльце, и…
– И не боялась.
– Да, но ты была хрупкой, невероятно хрупкой, и даже когда я влюбился в тебя, я за тебя очень боялся, что ты вот так же откроешь дверь чему-то вроде меня. Ты ведь на самом деле не знала, что я собой представляю. Понятия не имела. Ты думала, что я просто одичавший бродяга – ты же думала именно так, да? – обитатель лесной чащи, которому нет места в городах. Ведь так, помнишь? Ты выдумала сказку обо мне. Я хотел укрыть тебя от всех бед мира, защитить тебя, спасти тебя от себя самой, спасти тебя от меня! – от твоей опрометчивости… Разве то, что ты меня пригласила, не было самой настоящей опрометчивостью?
Она, казалось, задумалась, будто что-то мысленно взвешивала. Потом открыла было рот, но промолчала.
– Я хотел всего лишь отвлечь тебя от твоей боли, – продолжал он. – И чем больше я узнавал о твоей боли, тем сильнее мне хотелось уничтожить ее. Но, естественно, я не мог этого сделать. Я мог лишь подвергнуть тебя опасности, вовлечь тебя в страшную тайну.
