Джеремия вытянул руку, но глаза не обманывали его — там была пустота. Он поморщился-, скрестил руки на груди и опять крепко зажмурился.
Вскоре он погрузился в пески Гипноса, бога сна. Следующее, что он помнил — это как вставали его соседи и выстраивались к выходу чередой оживших трупов. За окнами было темно. Вокруг двигались едва различимые глазом тени, похожие на души умерших, ищущих освобождения. Джеремия потянулся, он был немного озадачен: во-первых, собственным неадекватным поведением, а во-вторых, тем любопытным обстоятельством, что он действительно уснул… и тут он снова увидел ее.
Это было как мгновенное дразнящее наваждение. Он поймал на себе ее взгляд. Она выходила из вагона. Тодтманн вскочил как ошпаренный и попытался втиснуться в живую очередь, но очередь не поддавалась, и какие-то мрачные личности зашикали на него, призывая к порядку.
Джеремия всмотрелся в ползущую змеей по проходу людскую цепь, выискивая просвет. Как раз в этот момент какой-то мужчина замешкался — его портфель зацепился за металлический край сиденья — и Джеремия с тем же нахально-индифферентным лицом, что у и других, бросился вперед. За спиной у него кто-то недовольно фыркнул, но этим и ограничился.
Джеремия позволил себе легкую мимолетную улыбку… и она тут же исчезла с его губ — он споткнулся о чью-то подставленную ногу и завалился на спину стоявшего перед ним пассажира.
— Смотреть надо! - рявкнул тот, высокий, худой, с рылом вместо носа.
Тодтманн повернулся — чем вызвал еще очередную вспышку раздражения у напиравших на него сзади, — чтобы найти негодяя, который подставил ему ногу.
Все сиденья были уже пусты. Мусора на полу в проходе тоже не было. Зацепиться было абсолютно не за что разве что кто-то забыл на полу свою ногу, а он, споткнувшись, отбил ее в сторону.
Сосредоточиться на этой мысли Джеремии и не дали.
— Прошу прощения! — прорычал у него за спиной человек с портфелем. — Если вы собираетесь здесь ночевать, позвольте мне пройти.
Джеремия судорожно схватил мужчину за рукав:
— Это вы подставили мне подножку?
— Вы в своем уме? — Мужчина был примерно одного с Тодтманном возраста и немного крупнее, а лицо у него было такое, будто кто-то долго месил его, как тесто. Он отчаянно пытался освободить свой рукав, однако газета, которую он держал в другой руке, сильно затрудняла этот маневр..
— Вы… вы случайно не видели красивую черноволосую женщину, как она выходила из поезда? — с внезапным вдохновением спросил Джеремия. К своему удивлению, он поймал себя на том, что ему приятно хоть чье-то внимание: Пусть даже незадачливый визави сочтет его сумасшедшим.
Мужчина яростно затряс головой:
— Нет. Никого я не видел. Позвольте-ка пройти, дружище…
Было совершенно очевидно, что он отнес Джеремию к разряду тех подозрительных личностей, которые вечно, — правда чаще всего ночью, околачиваются на Юнион-стейшн и докучают добропорядочным обывателям вроде него с самыми странными и дурными намерениями. Он часто говорил жене, как опасен большой город…
Джеремия моргнул.
«Черт, откуда эти последние слова?»
Кажется, он просто читал мысли своего случайного собеседника.
Наконец он выпустил чужой рукав, развернулся и кинулся по успевшему опустеть проходу в начало вагона, к выходу.
— Под ноги смотрите, — машинально крикнул ему в спину проводник, когда Джеремия чуть не выпал из вагона на узкий перрон между двумя поездами.
Поезд, проводник, похожие на полчища мигрирующих леммингов людские потоки, устремлявшиеся туда, где в конце терминала брезжил свет, — все это Джеремия замечал только как препятствия на пути, Мелькали и стирались в памяти одно за другим хмурые, сосредоточенные лица, а глаза его высматривали волосы цвета воронова крыла, фигуру, которая в этой толпе пешеходов должна была выделяться, как роза среди бурьяна.
Из мрака полуосвещенного терминала он вышел в сияние вокзала, видя и не видя копошащуюся людскую орду, которая все равно увлекала его за собой. В сущности, он мог бы пройти эту дорогу и с завязанными глазами, как, впрочем, и все остальные. Поэтому он ни на секунду не прекращал своих поисков таинственной незнакомки — больше его ничего не интересовало. Он не задумывался, каким образом, ей удалось так умопомрачительно быстро завладеть его воображением или почему на глаза ему то и дело попадались фигуры, на которых взгляд отказывался задерживаться, словно они были сотканы из воздуха. Если бы только ему посчастливилось найти свою мечту, он спросил бы у нее., то есть, разумеется, если бы смог, не заикаясь, произнести в ее присутствии хоть слово.
Да и снизойдет ли она до разговора с ним, если он найдет ее? — терзался он, вносимый толпой в сверкавший великолепием центральный зал. Или просто посмотрит на него как на сумасшедшего?
И почему он уверен, что она сможет ответить на все его вопросы?
Высоко над головой Джеремии, сидя на козырьке под самым потолком достопочтенного чикагского вокзала Юнион-стейшн, озирал толпу тот самый ворон, и один его глаз был направлен на одного конкретного пассажира.
— Славно, славно, сказал он таким глубоким и модулированным голосом, что никакого пера птице, даже такой царственной, он принадлежать не мог. — Удача приходит к тому, кто умеет ждать.
Ворон смотрел вниз на толпу смертных душ и высматривал тех, кто не был смертным и уж точно не имел души, которую мог бы назвать своей. Как всегда, их темные фигуры — а их было много — мелькали между живыми, как незримые призраки. В углу за одной из гигантских колонн — естественно, совсем одну — он увидел бледный предмет обожания Джеремии. Выражение ее лица крайне заинтересовало ворона и заставило принять решение.
— Удача приходит к тому, кто умеет ждать, — изрек он, расправляя крылья. — Но кто колеблется — погибнет, и это тоже правда.
И огромная птица улетела делать свою работу.
Король умер, да здравствует король!
Арос Агвилана знал того, которого они величали королем, хорошо знал; Томаса О’Райана отличало прекрасное чувство юмора — большая редкость для человека настолько… настолько уникального статуса, и Арос раньше считал — очень наивно, как он теперь понимал, — что это вместилище живой энергии послужит для Серых тем якорем, Который они так долго искали, якорем, который обеспечит им заслуженное ими будущее.
И тут этот проклятый смертный погибает, пытаясь сделать из себя героя.
— Увы, бедный Томас, — произнес Арос, стряхивая в пепельницу пепел с сигареты. На самом деле сигареты не было, был фантом ее, ибо — к великому сожалению Ароса, тосковавшего по вкусу настоящего табака, — только тень могли осязать Серые. В сущности, и сам он был столь же бесплотным, как дымок, спиралью поднимавшийся над угасающим пеплом. Увы, бедный Томас. Я знал его, Горацио.
