— Подойди… пока я еще не уснул. Ну и вино у вас в Каталонии, кровь Господня… — и он с силой протер глаза кулаками. — И зачем я столько выпил? Традиция… или дурость?
Гильем присел напротив вчерашнего жоглара.
— Ты и впрямь собрался уйти с мэтром Пегильяном? О, понимаю… сбывшаяся мечта… Уважаю. — новоиспеченный трубадур икнул. — Тогда прими пару советов. Для начала — не будь таким наивным, братец! Твое счастье, что ты одарен честным талантом, и песня твоя — песня молодого олуха. А не то мэтр уже завтра спел бы ее во дворце герцога как свою… а так ему, всяко, негоже — при седых-то… — Гильем покраснел — да о зеленом сердце! Нет, вкус у мэтра есть.
Письмецо сидел выпрямившись, глаза его и блестели, и слипались; Гильем не раз видел таких постояльцев — в полусне, возмущаемом жаждой задушевного разговора, они частенько выбалтывали весьма любопытные вещи.
— А в Омела тебе несладко придется. У тебя отец кто? Вот… А там все больше сыночки нищих, но жутко гордых папаш с гербами на пузе. Ну, к примеру, что ты им возразишь, когда тебя с грязью мешать станут?
— Скажу, что Христос был сыном плотника, а предавший его на распятие Пилат — римским вельможей… — Этот аргумент Гильем слышал однажды от дяди, готовившегося к какому-то диспуту.
— А… — Письмецо довольно покивал, — неплохо. А драться ты умеешь?
— У меня старший брат… и сестра.
— Отлично! — Письмецо помолчал, потом попросил — Слушай, дай воды, а? Встать не могу…
Гильем молча сбегал за водой. Его собеседник надолго припал к кружке, потом вновь заговорил.
— Да нет, мэтр ничего себе. Не жадный. Что сам знает — всему научит. И заработком поделится. Но и отработать тебе придется… и не думай, что только исполнением его драгоценных кансон! Я поначалу и по канату ходил, и прыгал, и всякую похабщину нес… — Письмецо удрученно махнул рукой.
Гильем молчал. О такой цене он не думал.
— Ничего, всему научишься… Только смотри, себя не растеряй. Он сказал, в компании виолы и своих песен… отправлюсь я в путь. Слушай, будь другом, спой еще раз… я твою кансону не украду, мое-то сердце давно уж не зеленое. А может, и украду. Ну, спой!
И обернется сердце мое терпким рассветом,
И в горькой лазури счастья утонет оно…
Я не хочу умереть, твоей любви не отведав,
Не подарив тебе желанной оскомины…
Письмецо слушал, затаив дыхание, покачивая в такт головой и безотчетно улыбаясь.
— Это хорошая кансона, парень, — сказал он, когда Гильем замолчал. — В жогларах ты не задержишься. А сейчас помоги-ка мне добрести до постели, не то я свалюсь под стол и придется тебе выметать меня вместе с объедками.
Гильему казалось, что уговорить отца будет нетрудно. Его старший брат не так уж плохо справлялся со своими обязанностями, сестра была уже достаточно взрослой, чтобы помогать тетке (жена хозяина «Кабаньей головы» умерла, когда Гильем было пять лет), и еще недостаточно — чтобы заторопиться замуж и заставить отца потратиться на приданое. Словом, без Гильема жизнь в доме Кабрера не слишком бы изменилась. Но отец так не думал.
— Не для того я растил тебя, — отрезал он, ожесточенно скребя поясницу, — ишь, чего удумал. Из сытого дома — да в побродяжки. Олух…
Гильем не стал спорить. Не задумываясь ни минуты, не жалея и не боясь, он попросту сбежал из дому.
* * *
Знаменитая на всю Окситанию школа трубадуров находилась в стенах замка Омела, вотчины рода, давшего миру великого певца, создателя темного стиля, о котором недоброжелатели говорили, что и сам поэт, проспавшись и протрезвев, с трудом мог понять, что накропал накануне. Наследники Раймбаута Ауренги свято чтили его предсмертную волю и вот уже несколько десятилетий исправно содержали основанную им школу, в стенах которой невежественные «козлята» (это прозвище с незапамятных времен репьем прицепилось к начинающим жогларам) постигали семь свободных искусств. Ученики, волею судьбы попавшие сюда, осваивали то, что могло пригодиться будущему исполнителю, почти все, выучившись, поступали на службу к уже известным трубадурам, и лишь немногие, совершив с хозяином несколько странствий и набравшись опыта, рисковали пуститься в путь в одиночку. Они приходили сюда через одного неграмотные, неуклюжие и неумелые, но почти все — талантливые, и все без исключения — самоуверенные. Но — в Омела спесь сбивали быстро. Уже через неделю головы учеников начинали трещать от обилия заучиваемых текстов, пальцы, измученные струнами, кровоточили, а когда доходила очередь до уроков акробатики, то они уже и не знали, на что пожаловаться — то ли на вывернутые суставы, то ли на ноющую спину, то ли на синяки от суковатой палки учителя, которой он подбадривал нерешительных.
* * *
— Да куда ты так припустился?! Ноги переломаешь! — задыхаясь от восторга, кричал Гильем, сам, впрочем, не отставая от своего спутника, мчавшегося сломя голову по крутой горной тропе. Деревянные бадейки, связанные веревкой, которую юноша крепко держал в руке, гулко стукались о сухую землю и подпрыгивали.
— Не отставай! — не оборачиваясь, отозвался другой и припустил еще быстрее, прыгая с камня на камень. Его короткие темные волосы смешно встопорщились, на спине и подмышками темнели влажные круги; широкоплечий и длинноногий, он двигался легко и уверенно. — А ну… эой! — он, сильно оттолкнувшись ногами, сделал сальто и приземлился лицом к Гильему.
— Можешь так?
— Пока еще нет. — смущенно спрятал глаза Гильем. — Я не очень-то силен в прыжках и жонглирую тоже плохо.
— Так чем ты тут занимался все полгода? — изумленно уставился на него спутник блестящими карими глазами, — Священное писание читал?! Или они тут, вместо того, чтобы делу учить, в поле работать заставляют?
— Нет… — Гильем улыбнулся. — Не заставляют. А что до прыжков… погоди, сам увидишь, чему и как тут учат.
Но его собеседник, похоже, уже потерял интерес к разговору и побежал вниз, к источнику, находившемуся у самого подножия горы, на которой, словно орлиное гнездо, возвышался замок Омела. Гильем догнал спутника уже возле выложенного камнями озерца, наполненного свежей, вкусной водой; «козлята» по очереди спускались за ней по три раза на дню. Считалось, что подобные прогулки служат сразу нескольким целям: бег вниз по крутой тропе развивает силу и ловкость, а утомительный подъем отлично тренирует выносливость и укрепляет дыхание. А кроме того, у родника можно было встретить слуг из замка и перекинуться с ними словом-другим. Новенький, которого поручили заботам Гильема, первым делом всласть напился, фыркая и постанывая от удовольствия, окатил щедрыми пригоршнями лицо и спину, и уселся на обломок скалы, прямо на солнцепеке. Стряхивая с коротких волос искрящиеся капли, он смотрел, как Гильем набирает воды в бадейки, не спеша пьет, зачерпывая воду узкой ладонью, и усаживается в тень старого дерева.
