Он начал гадать, на какой станции войдет Подземный и будет ли это тот самый, неприятнейший из всех, тип со скошенной челюстью, свиным рылом и прилизанными волосами мышиного цвета, напоминающими шерсть таксы, который особенно пугал бухгалтера. Мутант был огромных размеров, красномордый, по всей видимости, чудовищно сильный, и, как казалось Д., урод имел что-то рудиментарно-личное против низкорослых хлюпиков-интеллигентов. Вроде служащего департамента энергетики. А может быть, наоборот – Подземному НРАВИЛИСЬ такие типы…
В одной руке мутант всегда держал сумку, самую обычную сумку из непрмокаемой ткани с наклейкой «Subway Is Hard Way», а в сумке той лежали… Д. знал, ЧТО там лежало. Но и о таких вещах лучше не думать… Когда маленькие поросячьи глазки Подземного останавливались на бухгалтере, тот испытывал острейшее желание… нет, конечно, не провалиться сквозь землю – он и так находился в двадцати метрах под землей, – Д. испытывал нестерпимое желание бесплотным призраком вспорхнуть вверх, к открытому пространству и солнечному свету.
В такие секунды собственная тупая покорность казалась ему величайшей, абсурдной, непростительной и неизбежно наказуемой глупостью. Он давал себе клятву, что если пронесет, то никогда, никогда, никогда больше… Но как только взгляд Подземного перемещался на следующего пассажира, благие намерения Д. улетучивались как дым и его захлестывала волна пьянящей, сумасшедшей, примиряющей радости.
Это была радость существования в чистом виде. Потому что больше радоваться было нечему. Он продолжал дышать – и подышит еще как минимум до вечера. Только и всего.
С громадным трудом Д. удавалось сдерживать рвущуюся наружу улыбку и облегченный вздох. Из-за темных очков он не видел, как разглаживаются лица тех, кто случайно оказался рядом с ним, и как напряженно каменеют стоящие дальше по проходу. И только дважды он был непосредственным свидетелем процедуры ОПЛАТЫ. В первый раз – когда толпа усмирила «анархиста». Во второй раз несчастье случилось с его женой.
Д. зажмурился, чтобы не заплакать. Со стороны похоже было, что он собирается чихнуть – еще одно преимущество очков! Чувство вины до сих пряталось в уголке сердца, покусывая изредка и уже не больно, как состарившаяся шавка.
Тогда, в тот печальный день, он ничего не сделал. А что он мог сделать? Только продолжать любить свою жену.
И он продолжал. После нее у него не было ни одной женщины. Одиночество не доставляло ему особых хлопот. Он привык. Он не испытывал потребности в виртуальном сексе, не имел друзей, не держал электронного песика и отказался от клонирования. Относительно намеченного флирта с З. совесть не мучила бухгалтера Д. Двадцать лет – достаточный срок для траура, не правда ли? Он честно соблюдал приличия.
Ну а тогда, в тот день… Его жена была пышной особой. Некоторые (да что там некоторые! Скажем прямо – многие) находили ее весьма аппетитной булочкой. Кое-кто считал, что она слишком хороша для худосочного, ничем не примечательного бухгалтера. Но они действительно любили друг друга. Он навсегда запомнил ее прощальный взгляд, обращенный к нему, – растерянный и полный телячьего недоумения.
Лучше бы она кричала!
Ему хотелось думать, что именно этот взгляд парализовал его. Во всяком случае, он не двинулся с места. Он не сомневался в том, что все остальные телята будут стоять и молчать, ожидая своей очереди и надеясь, что пронесет. У него не было к ним ни малейших претензий. Он жалел их всех почти так же сильно, как жалел самого себя.
* * *
…Поезд подходил к станции. Грозное предупреждение, подрагивавшее за окнами, распалось на бессмысленную чересполосицу, напоминавшую штрих-коды. Этот зрительный эффект мог послужить и косвенным подтверждением иллюзорности всего остального мира.
Снаружи в окна хлынул багровый свет, показавшийся Д. ярким по сравнению с полумраком, царившим в вагоне, будто в старинной фотолаборатории. Огромная консервная банка на колесах выдавила из себя дохлые струйки и вобрала очередную порцию человечины.
Подземного нигде не было видно. Значит, гарантированы еще три минуты напряженного ожидания и нарастающего страха. Игра в кошки-мышки продолжается, только мышки и не думают прятаться или убегать. Они сами приходят в мышеловки. Их очень много, и жизнь каждой в отдельности ничего не значит…
От вынужденного безделья бухгалтер Д. попытался складывать в уме четырехзначные числа. Однако беспокойство не давало сосредоточиться, пронизывало все вокруг гнилым туманом, в котором увязали робкие птички мыслей. Птички с подрезанными крылышками…
Учащалось сердцебиение. Два, три перегона – казалось бы, какая разница? Рано или поздно Подземный все равно войдет в вагон. Так чего дергаться раньше времени?
Но нервишкам не прикажешь – особенно если они давно превратились в прелые нитки. Д. терзал их каждую ночь и каждый день. За вычетом уикендов, добавил бухгалтер, любивший точность во всем.
Кстати, насчет уикенда. Хорошо бы пригласить З. к себе. Скажем, в это воскресенье. Но тогда… Тогда придется ее провожать! А это означало еще две поездки на подземке.
Стоит ли искушать судьбу? И ради чего? С его аденомой ему не нужна женщина. Ему нужно, чтобы его поняли. Он хотел всего лишь поговорить с кем-нибудь «по душам» впервые за двадцать лет…
Бухгалтер прикидывал и взвешивал шансы. Вместо одной стотысячной – две стотысячные. Много это или мало? Ничтожно мало, если речь идет о вероятности попадания в лоб конкретной капли дождя, и, кажется, достаточно много, если на карту поставлена жизнь…
Подземный не появился. Пока.
На следующем перегоне Д. решил, что будет держаться от З. подальше.
* * *
Станция.
Бухгалтер Д. сразу же увидел на перроне мутанта. И как назло – того самого здоровенного урода. Не заметить его было трудно – вокруг Подземного образовалась свободная зона, и он торчал как памятник, уставившись взглядом в отдаленную точку. Обманчивое безразличие…
Несмотря на то что народу было много, никто не вошел с Подземным в одну дверь. Это не обидело его, нет. Напротив – по скромному мнению Д., мутантов подобное наивное поведение пассажиров забавляло. Доставляло изысканное удовольствие.
Д. оказался метров за восемь от Подземного. Толпа начала спрессовываться, вжимаясь в стенки вагона и образуя коридор. Чутких ноздрей бухгалтера коснулся знакомый запах слизи, и ноги тут же стали ватными, а полынья в желудке затянулась корочкой льда. Где-то над нею раздувался шарик, придавивший диафрагму и создавший мерзкое ощущение потери веса. Этот шарик готов был вот-вот лопнуть и разбросать личинки, пожиравшие Д. изнутри.
