Соседи ничем не нарушали спокойствия. Порой где-то в коридоре открывалась дверь и наружу выставляли пару сапог, да разок мимо его комнаты, напевая что-то себе под нос, прошел торговец. Больше шуму доносилось снаружи: то шаги на плитняке тротуара, то грохот колес на скверной булыжной мостовой.
Покончив с письмами, Андерсон приказал принести виски с содовой, подошел к окну и принялся рассматривать высившуюся напротив глухую стену с отражавшимися на ней тенями.
Насколько он помнил, номер 14 занимал адвокат: степенный, уравновешенный господин, даже за обедом не отрывавшийся от лежавших рядом с тарелкой деловых бумаг. Но, по всей видимости, за маской сдержанности скрывалась буйная натура, которой он давал волю оставшись наедине с собой. Иначе с чего бы ему пускаться в пляс? А он танцевал: движения тени из соседней комнаты не оставляли в этом ни малейших сомнений. Снова и снова в проеме окна возникала машущая руками фигура, а худощавая нога вскидывалась с поразительной ловкостью. Вероятно, почтенный законник плясал босиком, да и пол в его комнате был хорошо уложен: во всяком случае, оттуда не доносилось ни звука. Sagforer repp Андерс Йенсен, танцующий в десять часов вечера в гостиничном номере, являл собой зрелище столь необычное, что мысли Андерсона, подобно мыслям Эмили в «Удольфских Тайнах»,[2] сложились в следующие строки:
Вернусь я поздним вечерком
В гостиницу опять.
Толкуют слуги: «Спятил он»
Но мне на них плевать.
Поставлю сапоги за дверь,
А дверь па ключ запру.
И как пойду я в пляс теперь,
Уймусь лишь поутру.
И сколько ни бранись сосед,
Но на меня управы нет.
Не зря же я законовед —
Уймусь лишь поутру.
Не постучись в этот момент в дверь хозяин гостиницы, читателю, возможно, было бы предложено стихотворение подлиннее. Едва герр Кристенсен переступил порог, как на его лице появилось удивленное выражение: похоже, ему, как и мистеру Андерсону, что-то в облике комнаты показалось необычным. Однако на сей счет он высказываться не стал. Фотографии мистера Андерсона заинтересовали его до чрезвычайности, тем паче что иные из них послужили отправной точкой для многословных воспоминаний. Трудно представить, как смог бы мой кузен перевести разговор на интересующую его тему, если бы адвокат неожиданно не принялся еще и петь. Причем петь так, что не оставалось сомнений: он либо пьян, либо сошел с ума. Голос был высокий, тонкий и хрипловатый, словно певец давно не прочищал горло. О словах или мелодии не шло и речи: голос то взмывал, достигая поразительной высоты, то раскатывался продолговатым стоном на манер то ли органа, то ли зимнего ветра в печной трубе, то внезапно обрывался. Звук производил столь пугающее впечатление, что будь Андерсон один, он, наверное, удрал бы отсюда со всех ног.
Хозяин сидел с разинутым ртом.
— Ничего не понимаю, — вымолвил он наконец, утирая пот со лба. — Сущий кошмар. Ни дать ни взять, мартовский кот!
— Он, часом, не сошел с ума? — спросил Андерсон.
— Похоже на то, — отозвался трактирщик. — Вот ведь печальная история. Такой хороший постоялец. Я слышал, он весьма удачно начал свою карьеру. У него молодая жена, малые дети, и вот…
И вот именно в этот момент послышался стук в дверь. Стучавший вошел, не дожидаясь приглашения, и им оказался не кто иной, как недавно поминавшийся адвокат — в дезабилье, со всклоченными волосами и весьма рассерженный.
— Прошу прощения, сэр, — начал он, — но я был бы очень обязан вам, если бы вы любезно прекратили…
Тут он осекся, уразумев, что ни один из находившихся перед ним людей явно не имеет отношения к несусветному шуму, тем паче что после недолгого затишья душераздирающее «пение» возобновилось, причем в еще более разнузданной манере.
— Святые небеса, что тут творится? — вырвалось у адвоката. — Где это? Кто это? Я случайно не спятил?
— Герр Йенсен, шум определенно доносится из вашей комнаты. Может быть, кот застрял в дымоходе?
В данном случае Андерсон высказал первое, что пришло ему на ум, лишь бы что-то сказать: все лучше, чем стоять молча и слушать безумные вопли. Хозяин побледнел: на лбу выступил пот, дрожащие руки вцепились в подлокотники кресла.
— Нет, — возразил адвокат, — это невозможно. Нет у меня никакого дымохода. И потом, шум определенно доносился из соседней комнаты. Поэтому я сюда и пришел.
— Скажите, а вы не приметили еще одну дверь, между моей и вашей? — живо полюбопытствовал Андерсон.
— Нет, сэр, — резко ответил герр Йенсен. — По крайней мере, сегодня днем ее не было.
— Вот как? — гнул свое Андерсон — А вечером?
— Ну…. -замялся адвокат, — признаться, я не берусь с уверенностью…
Неожиданно какофоническое пение оборвалось. Певец негромко, но проникновенно рассмеялся, а потом все стихло.
— Ну! — сурово обратился адвокат к хозяину гостиницы. — Соблаговолите объясниться, герр Кристенсен. Как прикажете это понимать?
— Боже мой! — простонал Кристенсен. — Откуда мне знать? Джентльмены, я сам понимаю не больше вашего. Не приведи Бог услышать такое снова!
— Это точно, — подтвердил Йенсен и тихонько пробормотал что-то себе иод нос. Андерсону показалось, будто он разобрал слова из Псалтыри — «Omnis spiritus lauder Dominum»,[3] но уверенности в этом не было.
— Мы втроем должны что-то предпринять, — заявил англичанин, — Может, зайдем в соседнюю комнату и глянем, что к чему?
— Бесполезно! — заныл хозяин. — Это ведь комната герра Йенсена. Он сам оттуда пришел.
— Не уверен, — возразил адвокат. — Думаю, этот джентльмен прав: надо пойти и посмотреть.
Прихватив трость и зонтик — единственные оказавшиеся под рукой предметы, способные пригодиться для обороны, — все трое, не без дрожи, вышли в коридор. Снаружи царила мертвая тишина, но из-под соседней двери пробивался свет. Подойдя к ней, Йенсен потянул за ручку, подергал, потом энергично ее затряс. Дверь не поддалась.
— Герр Кристенсен, — обратился адвокат к хозяину, — может быть, вы сходите и приведете кого-нибудь из ваших слуг? Это дело необходимо довести до конца.
Кивнув, хозяин поспешил прочь, донельзя радуясь возможности оказаться подальше от странного места и связанных с ним событий. Йенсен и Андерсон остались перед дверью.
— Видите, — указал на табличку Андерсон, это номер 13.
— Да, — кивнул адвокат, — Вот ваша дверь, а вот моя.
— Днем в моей комнате три окна, — заметил Андерсон, с трудом подавляя нервный смешок.
— Клянусь Св. Георгием, в моей тоже! — отозвался адвокат, повернувшись лицом к собеседнику и спиной к двери. В тот же миг дверь отворилась и протянувшаяся оттуда рука в рваном, пожелтевшем, полотняном рукаве ухватила его за плечо. Сквозь дыры в полотне была видна бледная кожа с длинными седыми волосами.
