— Мормо? Август? Он родом из Австрии. Его прапрадед сколотил недурное состояние, кое-кто даже считал, что он нашёл философский камень, так вдруг обогатился. Во всяком случае, Августу принадлежат сейчас замок Мормон в Цислейтании, не помню, в Далмации или Галиции, и дом Чемош в Транслейтании, в Венгрии. Или это Хорватия? Впрочем, что за разница? Он считается завидным женихом, хотя…
— Хотя?
— Да кто его знает… — Лили внимательно оглядывала себя в зеркале, пудря нос, — сплетни ходят разные. Представь, в его огромном замке всего трое слуг, и никто с окрестностей туда — ни ногой. А, впрочем, мало ли вздора люди несут…
— А этот, что с ним постоянно… Нергал, кажется…
— Фенриц тоже далеко не нищий. Я слышала о нём. Веселый малый, гурман и жуир. Кутежи, карты да бордели. В последнее время, говорят, увлёкся наукой.
— А этот, высокий, чернявый…
— Риммон? Он, вроде бы, из Швейцарии. Но они пришлые. Там в роду — тёмная история. Вся родня вымерла в одночасье, дом Риммона как скосило. Сиррах — младший, по праву рождения ему светил бы разве что полковничий чин в армии, а теперь в его распоряжении солидный семейный капитал. Он единственный, кто остался в живых. Погибли его отец, брат и несколько слуг. История там тёмная, очень тёмная. Но сам он очень недурён… В нём что-то есть… — Лили плотоядно причмокнула губами и прикрыла веки.
Эрне на мгновение стало как-то не по себе, но она с равнодушным видом продолжала осторожные расспросы, и, казалось, что предмет беседы занимает её весьма мало.
Лили же болтовня доставляла видимое удовольствие.
— Морис де Невер? Юный Казанова… Очень любит женщин. Когда проездом из Ньевра был в Париже, из борделей, по слухам, не вылезал. Хи! Говорят, его совратила лет в тринадцать камеристка его сестры, а может, шельмец соблазнил её, кто знает? Во всяком случае, красавчик — тот ещё ловелас. Говорят, что однажды он поспорил в Ньевре с приятелем на бутылку перье, что за один вечер обольстит жену местного судьи, славящуюся своей добродетелью. И, представь, выиграл, Вальмон чёртов. А его слава дуэлянта? Замечено, кстати, что сам он не слишком-то вспыльчив, никого никогда не вызывал, но на него самого вызовы так и сыплются. Он убил уже дюжину возбуждённых болванов, чьи подружки, сестры и жёны были в восторге от красавца. На нём же самом — ни царапины, а ведь стрелялись с ним и де Перлон, и Валери — прекрасные стрелки. Забавно, да? А в последнее время Селадона просто сторониться стали — кому охота на пулю-то нарываться?
— И, конечно, долги? Небось, прокутил уже всё, что было в семье?
— Нет. Его отец почему-то имел право пользоваться только процентами с семейного капитала, а завещано всё было Морису. Кроме того, мать Мориса — она из Шатобрианов — оставила ему немалую сумму. К игре он равнодушен, а бабы ему сами на шею вешаются. Правда, он транжирит деньги на наряды, но при его-то состоянии… Красавчик очень, очень мил. — Лили кокетливо провела щеточкой по бровям, и снова причмокнула алыми губами.
Эрна почему-то опять вздрогнула, ощутив волну непонятой, нервной дрожи, прошедшей от пяток и до макушки. Но всё снова быстро прошло, и она продолжила расспросы:
— А кто этот… как его… На испанца похож или на итальяшку…
— Ригель? — Лили задумалась, потом презрительно сморщила нос. — Декан сказал, что он испанец. Ничего о нём не знаю. И ведёт себя странно. Хотя, кто знает, он так красив… — Лили склонила голову и снова задумалась. В её зелёных глазах что-то блеснуло, и она, едва заметно улыбнувшись, обнажила мелкие белые зубы, мелькнувшие среди алых губ.
Эрна удивилась, что нищий испанец показался Лили красивым, сама она отнюдь так не считала, но тут она, уже в третий раз, ощутила странный, необъяснимый трепет, волной прошедший по телу. Уж не простудилась ли она, в самом деле? Почему так знобит?
— Толстого немца я тоже не знаю, — продолжила между тем Лили. — Говорят, из какого-то приюта. Декан, он женат на кузине моего отца, говорит, что эти двое — тёмные лошадки. Но все документы в порядке и обучение обоих оплачено.
— А этот… забыла имя… ну, еврейчик. Тоже тёмная лошадка? Как он смог пробраться сюда?
— А, Хамал? Да с такими деньгами — куда хочешь проберёшься.
— Так он богат? — в вопросе Эрны промелькнула тень заинтересованности.
Лили хохотнула — возмущенно, злобно и несколько завистливо.
— Не то слово. Он состоятельнее Нергала, Мормо, Риммона и Невера, вместе взятых. Его прадед и дед были ювелирами и сколотили, в дополнение к уже имеющемуся, колоссальное состояние на заказах двора. Да и этот щенок разбирается в камнях. Сразу назвал стоимость моего колье и серег, представляешь? С точностью до франка. Оказывается, я переплатила. Подумать только! Куда всё катится, чёрт побери, не понимаю. Раньше сынкам и внукам еврейских ремесленников путь в общество приличных людей был заказан. А теперь — нате вам, пожалуйста! При желании этот иудей мог бы купить Версаль! Подумать только! Лезут эти парвеню отовсюду, как голодные крысы. Один такой купил недавно фамильный замок Митгартов, представляешь?
— Митгартов? Его продали? — Братца и сестру Митгарт Эрна запомнила.
— Они разорены. Подчистую. И думать, что положение можно поправить, — безумие. Бенедикту долги достались от отца, а, что касается Хеллы, то полагать, что такая уродина и бесприданница может сделать приличную партию, — несусветная глупость. Ты же видела эту жабу? Разве я не права?
Эрна согласно кивнула и бросила на Лили внимательный и пристальный взгляд своих странных, мерцающих, словно яхонты, глаз. В их тёмной радужной оболочке зрачок терялся, и трудно было понять, что за ним таится. Она медленно переводила глаза с сияющих на груди Лили бриллиантов — на стоящую на краю трюмо чёрную шкатулку, окованную по краям медными заклепками. Потом её взгляд погас и устремился за окно, на старый вяз, среди зеленой листвы которого уже проглядывали первые пожелтевшие листья.
Глава 2. Судьбы проклятых
"Я воззвал к Тебе, Господи, я сказал: Ты прибежище мое и часть моя на земле живых.
Внемли воплю моему, ибо я очень изнемог; избавь меня от гонителей моих.
Вокруг меня соберутся праведные, когда Ты явишь мне благодеяние".
Пс., 141, 5.
…Эммануэль Ригель не знал своего происхождения. Ребенком он смутно запомнил громыхающую повозку, старуху, что-то настойчиво и утешающее бормочущую ему на языке, которого он не понимал. Потом был маленький домик на юге Франции, в Буш-дю-Роне, неподалеку от Марселя, а спустя ещё год, когда он едва-едва стал понимать французский, в памяти мелькали разверстая могила и седовласый священник, что-то нараспев скорбно читающий на латыни.
