Катерина мелко-мелко кивает, едва сдерживая слезы, тянет руки к своему непредсказуемому ребенку, оборачивается вокруг нее не только объятьями — всем телом, будто пытаясь вобрать дочь в себя.
— Я тебя нашла, — сопит Денница-младшая Кате в солнечное сплетение. — Они говорили, ты умерла, но они такие вруньи…
Кто-то в комнате прерывисто вздыхает, наблюдая за трогательным воссоединением семьи. Катерина, не выпуская дочери из рук, оглядывается на Ребекку и Люцифера. Эти двое, разумеется, не в настроении обниматься. Вытянувшись, точно вставшие на хвост змеи, они красуются друг перед другом, демонстрируя взаимное презрение и сатанинскую гордыню.
— Отец? — Рибкин голос холоден и сух, как будто они столкнулись на светском рауте.
— Мурмур. — Ответ еще холоднее и суше.
Не разговор отца с отпрыском, а криогеника какая-то.
Услышав имя демона, обитающего в рибкином теле, присутствующие разом оборачиваются к старшему чаду сатаны, телесному и духовному, к демону-рабовладельцу, искусителю и совратителю не хуже Белиала. Искуситель и совратитель небрежно отряхивает цветастую юбку в оборках. Мурмур по-прежнему одевается так, как нравилось простушке Ребекке. Хотя все, включая Катю, видят: никакой Ребекки внутри этого тела нет. Давно нет. Может быть, века.
И только Катерина чувствует: дух колдовства внешне холоден, но внутри пылает. Он пришел сюда не в минуту слабости и не мир принес, но меч.
Мурмур обводит глазами собравшихся. Разумеется, демон-повелитель нганга знает: все они здесь ради того, дабы уничтожить его, порождение сатаны. Закрыть ему путь во вселенную, где грех на вкус — самое то, где столько еды, сколько нижним мирам и не снилось, где каждая душа, словно горячая утренняя булка, ждет, чтобы в нее вонзились зубы гурмана, истинного ценителя душ. Мурмур не может пройти мимо пышущей грехом души, как некоторые люди не могут пройти мимо кофе, газет и горячих булок.
И пожиратель грешных душ будет бороться за то, чтобы остаться в этом мире, быть здесь, как гвоздь при пороге — никто не пройдет, не зацепившись. Мурмур не отдаст свое наслаждение, которое давным-давно сделал наслаждением на двоих.
— Не обижай Ребекку… — тихо, но с отчетливой угрозой в голосе произносит Денница-младшая. — Она меня спасала. И не раз.
В рибкиных глазах сквозит насмешка: ай, как повезло — новая Саграда девочкой досталась! Маленьким девочкам и избавление от честно заслуженного шлепка по попе спасением кажется. А уж если от стояния в углу отмазал — я твой герой! Залог детской дружбы на всю жизнь: несколько совместных шалостей, несколько нехитрых исповедей — и чувство, что вот он, твой человек, а ты — его.
Люцифер любуется на свое чадушко, полуприкрыв глаза, чтоб пригасить, наверное, сквозящую во взгляде зависть. Когда-то и он был молод, летал над миром, аж воздух под крыльями дымился, строил козни, искал спелых душ, упивался бедами и грехами закусывал. А теперь и голову-то поднять из адской бездны — лень. Да и незачем: все равно всё будет здесь, в бездне, в озере Коцит или на берегах его, осыпающихся и топких.
А Катя смотрит на них на всех, мучительно роясь в памяти, потому что это она, катина память, и есть озеро Коцит, сердцевина мира, несущая и несомая через межзвездную пустоту, через безвременье Самайна и солнцевороты Бельтейна. Ей, прежней Саграде, есть что вспомнить. Хоть и кажется Катерине: нет у нее больше ничего, чем она могла бы помнить. Пустота внутри, пустота вокруг — и вот уже Священная Шлюха летит сквозь нее светляком, сияющей точкой, горящей поденкой, исполнившей свой долг перед порядком и хаосом.
Катя берет дочь за подбородок, всматривается в алый отблеск в зрачках. В глазах Денницы-старшего и Денницы-младшей горит один и тот же темный всепоглощающий огонь. Это глаза Исполнителей желаний — старшего и младшей. Глаза обоих Денниц видят осколки разбитой мечты, что впиваются людям в сердце и саднят всю жизнь. Чутье ведет их на запах отчаяния, которым людские души разят с рождения. Дьявольский слух ловит закольцованное, беспрерывно повторяющееся в сознании «хочу… я хочу…». И ловкие, умелые пальцы всегда готовы достать из воздуха желаемое: на, возьми, человек. Лишь бы ты не страдал. Но ты ведь все равно будешь? Когда разочаруешься в том, что тебе дадено, когда вернешься к своей жажде, а она — она вернется к тебе.
Так и мы, Денницы и Саграда, возвращаемся друг к другу: они — ко мне, а я — к ним, вздыхает Катерина. Любовницей, женой, дочерью, матерью, священной шлюхой и просто шлюхой, глядящей на то, как в окне восходит луна, похожая на медный таз, полный крови.
Страх смерти подталкивает Пута дель Дьябло к жажде любви, разочарование в любви избавляет от страха смерти. И так без конца — по кругу, по кругу, тур за туром заученного танца. Память о пережитой боли не срабатывает, не избавляет от нового витка. Забвение втягивает душу в насквозь знакомую, будто разношенная обувь, жизнь. Напрасно тело пытается вспомнить перенесенные страдания, а подсознание впускает воспоминания в сны, точно яд в вену. Все, что помнит Катя — это огонь и вода, вечно вода и огонь, отнимающие друг у друга душеньку, осужденную на вечную жажду и разочарование. На вечную мечту.
Притом, что воплощенная мечта никогда не похожа на свое отражение. В зеркалах нашего сознания она чище, крепче, ярче. Она обещает нам так много, что наверняка станет последней. И как же жалко бывает, когда очередная греза не наполняет жизнь светом и смыслом. Спасибо и на том, что исполнилась. Спасибо этому дому, идем к другому.
Саграда должна забрать дочь и у Мурмур, и у старых богинь, а разбираться с истинными желаниями девчонки будет потом. Лучше молить о прощении после, чем просить разрешения до. Этому выучилась еще Кэт, первая в роду Священных Шлюх.
Глава 2
Проклятие быть собой
Есть люди, которым быть собой — проклятие. Вечно они пялятся за горизонт в надежде увидеть себя будущего, себя лучшего, себя проросшего из семечка, затоптанного в грязь, в раскидистый дуб. Или даже в целую рощу. Правда, увидеть себя другого — удел немногих впередсмотрящих. Обычно взгляд падает на того, кто с тобой. На спутника жизни, мерило твоего качества.
О мужчине, который тебе достался по воле судьбы, легче всего думается в постели с этим самым мужчиной, в плечо ртом уткнувшись. Когда-то Катя так же думала об Игоре, чуть стесняясь его, такого обычного — и себя, предательницы запредельных девчоночьих грез. Банальных грез о рыцаре, о паладине.
Теперь, когда у Катерины есть любовник-князь ада, дочь-чертовка, падчерица-демон, она не знает, как спасти этого рыцаря — от себя, от своей семейки, прямиком из преисподней. От своей новой цели в жизни — снова расположенной там, за горизонтом событий,[13] куда ни с какой высоты не заглянешь.
