class="p1">
Марина вздохнула: как не слышать? Весь город в курсе.
— Страшное дело.
— Все-таки хорошо, что вы оттуда уехали. Дыра дырой эти Вязы. То земля провалилась, то теперь автобус пропал. Еще Сережку бы забрать, — заметила Лидуся.
— Заберешь его, как же, — вздохнула Марина. — Это из садика забрать просто, а тут… Взрослый, сам решает.
Они повздыхали, потом Лидусю позвали, и сестры повесили трубки.
Позже, собираясь выключить телевизор перед сном, Марина снова увидела на местном телеканале выпуск про пропавший автобус. Осенние каникулы уже закончились, а дети так и не объявились. Ведущая новостей закатывала глаза, скорбно поджимала губы и хмурила брови: давала понять, что шансы найти детей живыми и здоровыми тают с каждым днем.
Так и вышло.
Через день все только и говорили об ужасающей находке на дне провала. На город словно опустилось черное облако: никто не смеялся, не слушал громкую музыку; люди плакали, горевали и, встречаясь взглядами друг с другом, понимали, что думают об одном: слава богу, моего ребенка не было в том автобусе.
В такие моменты всем хочется быть ближе к родным. Марине удалось поговорить с мужем (он звонил, когда появлялась возможность), а вот с Сережей — нет. Сколько ни пыталась дозвониться сыну, домашний и рабочий телефоны молчали.
Сережа объявился сам. Вечером.
Марина только что пришла домой, запирала за собой дверь. Сегодня повезло: их с сестрой подвез благодарный Лидусин пациент.
— Целый день тебе… — начала Марина, но сын перебил.
— Мам, я… Дурак я, мам. Домой хочу.
Марина поняла, что сын пьян, и сердце ее зашлось.
Сколько ни старайся себя обмануть, уговорить, все бесполезно: ничего хорошего не выйдет из того, что Сережа работает на Лаврова. Вроде и деньги зарабатывает, и Соловьева вон как радуется, что сын удачно пристроился, но Марина знала: не все измеряется деньгами, а Лавров дурно влияет на ее сына.
Этот парень никогда ей не нравился. Самый красивый мальчик в школе (не только в школе — в городе); учится отлично, семья обеспеченная — все при нем. Однако была в Лаврове червоточина, гнильца. Наглый, бессовестный тип, с малых лет таким был. В глаза говорил одно, за глаза — другое. Насмехался над слабыми, унижал их и задирал; собрал возле себя подхалимов, которые в рот ему смотрели, на побегушках были. Сделает пакость — и ни на секунду не раскается, зато прикидывается умело, актерствует, смотрит покаянно глазищами голубыми, чисто херувим. И ведь на многих действовало! Сколько раз за его проступки других наказывали, а Лаврову хоть бы хны.
Пожалуй, только историк и классный руководитель Денис Сергеевич цену ему знал, держался с блестящим красавцем и первым учеником суховато, Марина это много раз замечала на разных школьных мероприятиях.
Сережа с одноклассником не дружил, у него была своя компания, в свите Лаврова он не числился, потому Марина и удивилась, когда сын вдруг стал с восторгом рассказывать, какой Лавр умный, фирму организовал, крутится и бабки приличные зашибает.
Где именно крутится? На чем зарабатывает? На эти вопросы Сережа отвечать отказывался. Но чем дольше работал в «Лавре», тем меньше напоминал себя прежнего.
Раньше Сережа не пил, у них в семье это не было заведено, а теперь то и дело подшофе. Гогочет над глупостями разными, словечки грубые в речь вставляет к месту и не к месту; развязность какая-то появилась, неприятная вертлявость — и это у воспитанного, скромного, порядочного мальчика! Да, матери часто идеализируют детей, но так в своем ребенке ни одна мать не ошибется.
Сережа стал другим — это факт. Но еще ни разу не звонил, будучи настолько пьяным.
— Приезжай в любое время. Ты же знаешь, мы с папой…
— Ой, мам… — Он надолго замолчал, Марина подумала, не заснул ли. — Прости, я тебя обманул.
Язык его заплетался, три последних слова прозвучали, как одно: «ятьбобнул».
— Обманул? — переспросила Марина.
Сережа откашлялся, заговорил более внятно.
— Угу. Я не сам передумал идти в институт. Я хотел, документы подал. Лавр отговорил. Сказал, ты чего, лох, за парту садиться? Тебе за двадцать, а ты уроки будешь учить? И предложил тему. То есть к нему. И я… Надо было послать его… — Сережа выругался. — Но ничего. Я брошу все и приеду. Да, мам?
Сын говорил еще какое-то время, речь его с каждым словом становилась все неразборчивее, и в итоге Сережа повесил трубку.
Марина долго не могла успокоиться, металась по квартире, как тигрица в клетке, пила валерьянку, дышала в форточку, восклицала, что так и знала, что Лавров — сволочь.
Разговор с сестрой не помог. Лидуся утверждала, что это даже хорошо, Сережа разочаровался, сделал правильные выводы, скоро бросит «Лавра», Вязы и вернется. Марина впервые в жизни разозлилась на сестру и свернула разговор, чтобы не наговорить лишнего. Что Лидуся понимает, ведь у нее и детей-то нет! Только мать может почувствовать сердцем: ребенок в беде. А Марина именно это и чувствовала.
Не ошиблась, к сожалению.
В пятницу пришла с работы — сын дома. В первый миг, заметив в прихожей ботинки и куртку, подумала, муж на день раньше вернулся. Потом поняла, что одежда и обувь принадлежат сыну.
Марина разулась, пальто сняла, прошла в большую комнату и увидела сидящего в кресле Сережу. Он всюду задернул занавески, все окна зашторил, даже кухню не забыл. Включил торшер и сидел, уставившись в одну точку. Вошедшую и вставшую в дверях мать будто бы и не заметил.
Лицо парня осунулось, впалые щеки заросли неопрятной щетиной. Следы от юношеских угрей алыми шрамами выделялись на белых щеках. Короткие волосы (Марине не нравилась новая стрижка под машинку, уродующая тонкие, интеллигентные черты сына) топорщились, глаза покраснели, на губе — простуда. Марине показалось, что сын опять пьян, но это было не так. Сережа не выпил на капли спиртного — сам сказал об этом чуть позже. А в тот момент, подняв на мать потрясенный, измученный взгляд, произнес, пожалуй, самые страшные слова, которые может услышать мать от своего ребенка:
— Я скоро умру, мама.
Глава двадцать вторая
Рассказ Марины Ивановны
(продолжение)
Сердце тяжело толкнулось в груди. Марина почувствовала, как кровь прилила к лицу, а ладони похолодели.
«Спокойно, спокойно, он просто расстроился из-за чего-то! Сережа еще так молод, в этом возрасте они максималисты, гиперболизируют все», — раздался в голове голос Лидуси.
Марина села напротив сына, сцепила руки в замок.
— Мы справимся, — сказала она. — Что бы ни случилось, это можно исправить. Я помогу, я…
— Ничем ты не
