— Другие, — буркнул Дуарт и пошел прочь, сделав жест, отгоняющий сглаз.
— Милейший, — не повышая голоса, произнес Сент-Герман, и староста остановился. — Не знаю, почему вы не доверяете мне, но утверждаю, что причин для того у вас нет.
Дуарт медленно повернулся.
— Вы считаете, нет? Но в крепости почему-то творится слишком много дурного.
— Дурного, — задумчиво повторил Сент-Герман. — Но при чем же тут я?
— Вы здесь чужой, — уронил Дуарт, замешиваясь в толпу.
Беренгар, расточая улыбки, следовал за сердитой красавицей к выходу. Одиноко стоящий Сент-Герман привлек его взор.
— Не сомневаюсь, что вам, как путешественнику, довелось слышать множество интересных мелодий. Я также успел побывать кое-где. Не правда ли, мир полнится прекрасными песнями, чарующими слух каждого, кто способен им внимать?
— О, безусловно, — подтвердил Сент-Герман и добавил с нарочитой сердечностью: — Если вы позволите мне как-нибудь воспользоваться вашей цитрой, я с удовольствием напою для вас кое-что.
Это был не совсем тот ответ, которого ожидал Беренгар, но деваться ему было некуда.
— Разумеется, — кивнул он, пытаясь вновь обрести покровительственные интонации в голосе, хотя превосходство было уже не за ним. — Очень немногие исполнители выказывают желание делиться репертуаром с другими певцами.
Сент-Герман поклонился.
— Я к вашим услугам.
— Это весьма любезно… весьма…
Беренгар явно смешался и, махнув неопределенно рукой, сделал вид, что куда-то спешит, хотя спешить ему уже было некуда: Пентакоста, вконец рассердившись, ушла.
Выйдя из зала, Сент-Герман подождал Ранегунду.
— Скажите же, чем вы расстроены? — с внезапной настойчивостью спросил он. — Ведь дело совсем не в этом юнце, сыне Пранца? Вас угнетает что-то другое, а что — мне никак не понять.
Ранегунда надменно сдвинула брови, потом зябко поежилась.
— Маргерефа Элрих вот-вот должен прибыть в Лиосан, — неохотно сказала она. — С официальной проверкой. При нем провиант, в каком мы нуждаемся, и отряд королевских солдат. О результатах осмотра будет доложено королю.
В воздухе все еще пахло морем, опилками и свежей зеленью, но солнце уже почти село, и людей, высыпавших на плац, стал пробирать холодок. Все разом заторопились домой. О том же жадно мечтали молодые солдаты, отрабатывавшие возле конюшен приемы боя на алебардах, но капитан Мейрих упрямо продолжал муштровать их, хотя ничего уже не мог видеть, кроме неясных движущихся теней.
— У вас нет причин опасаться инспекции, — ласково произнес Сент-Герман. — Всем известно, что ваши старания привели крепость едва ли не в образцовый порядок.
Ранегунда зарделась от похвалы, но хмурость с лица ее не сошла.
— Дело, увы, не в одной лишь проверке. Вы помните, я говорила, что именно Элрих устраивал брак Гизельберта и Пентакосты? — Дождавшись кивка собеседника, она заговорила опять: — Он сам хотел жениться на ней, но семья не позволила. В основном из-за репутации отца Пентакосты. Герцог Пол — сластолюбец, распутник, а свойства родителя в большинстве случаев передаются и детям. — Ранегунда опечаленно покачала головой. — Но союз сулил немалые выгоды, и маргерефа Элрих посоветовал моему брату посвататься к ней.
— Полагая также, что в столь суровых условиях ничье повышенное внимание, кроме мужнего, ей не грозит?
— Да, — ответила Ранегунда. — Гизельберт считал так же. Но он ушел в монастырь.
Деревянный рог протрубил смену караула, и плац оживился опять. Солдаты, заступавшие на дежурство, спешили к своим постам Сент-Герман, взглянув вверх, узнал Рейнхарта: тот, ожидая подмены, стоял на стене.
— Вас тревожит, что между маргерефой и сыном Пранца возникнут какие-то трения? — спросил Сент-Герман и умолк, ибо увидел, а точнее, поначалу услышал брата Эрхбога, продвигавшегося к часовне и сиплым голосом скликавшего прихожан.
Ранегунда поморщилась.
— Мне пора. Как герефа, я должна быть на службе. — Она побрела за монахом, но остановилась. — Мы можем договорить потом, скажем, завтра.
— Почту за честь, — поклонился ей вслед Сент-Герман.
Когда плац опустел, граф вздохнул и направился к складу.
Там с массивных балок низкого потолка свисали десять масляных ламп, и Сент-Герман зажег их по очереди, пользуясь кремнем с кресалом. Теперь помещение почти отвечало его скромным требованиям, но, увы, мало чем походило на те великолепные лаборатории, что были в свое время обустроены им… например, в Риме или в Толедо. Если первое воспоминание вызвало в нем ностальгию, то второе придало ей неприятный оттенок. Ладно, сказал он себе, осматривая новехонький атанор. По крайней мере, заплесневелого хлеба в крепости предостаточно, а это уже кое-что. Позже отыщется еще что-нибудь годное для исследований и работы, так что нечего особенно унывать. И все же душу его продолжало царапать легкое сожаление об ушедших в прошлое временах. Каких-то десять веков тому назад мир еще процветал и был заселен деятельными любознательными людьми, совсем не похожими на теперешних — грубых и суеверных.
Спустя час, а возможно, и два Сент-Герман покинул лабораторию и прошелся по плацу, посматривая на мрачно сверкавшую в небе луну. Прямо под ней на крепостной стене он различил Фэксона с Осберном и, подойдя ближе, окликнул:
— Друзья!
Фэксон посмотрел вниз, приподняв алебарду.
— Иноземец? Чего вам?
— Мне хотелось бы прогуляться вдоль амбразур, — ответил с деланным простодушием Сент-Герман. — Я никого не обеспокою.
— Уже поздновато, — сказал Фэксон и глянул на Осберна. — Особенно для прогулок.
— К сожалению, меня мучит бессонница, — объяснял Сент-Герман, поднимаясь по узким ступеням. — Мне надо глотнуть свежего воздуха с моря, развеяться. Иначе наутро я буду совершенно разбитым.
Все сказанное было неправдой: он не нуждался в сне.
Фэксон опустил алебарду.
— Ладно, идите, — проворчал он с легким неудовольствием. — Но помните: стена охраняется. Не забывайте себя называть.
— Конечно, — кивнул с готовностью Сент-Герман. За свою долгую жизнь он привык сталкиваться с ограничениями разного рода и принимал их легко.
— Следующий Калфри, за ним — Кинер, — сказал Фэксон, смягчаясь. — Оповещайте их о себе, и они не причинят вам вреда. Когда нагуляетесь, возвращайтесь сюда. Или спускайтесь там, где стоит Эварт.
— Прекрасно, — кивнул Сент-Герман и неторопливо пошел вдоль тревожно шумящего моря.
Приблизившись к Калфри, он назвал свое имя и остановился невдалеке от него, вглядываясь в темноту ночи. Справа ворочалась Балтика, волны, мерно дыша, омывали прибрежные камни. Слева к мысу лепилась маленькая безлюдная деревенька, крыши ее были сплошь крыты травой. Далее вырисовывались силуэты деревьев. Лес отделяла от моря полоса убегающих в бесконечность песков — сейчас совсем белых от лунного света. Каргина выглядела так мирно, что в душу графа стал вливаться покой.
