Подвал молчал. В свете керосиновой лампы он походил на тесный корабельный трюм, каждый квадратный фут которого был рационально учтен, использован и заполнен. Старые тюки, успевшие не единожды покрыться слоем пыли. Целая батарея бочонков из-под французского вина, выстроившихся не то по емкости, не то по библейскому ранжиру — мафусаилы, бальтазары, навуходоносоры, мельхиоры [68]… Горшки и амфоры с полинезийским орнаментом, хранящие в себе невесть какие-то жидкости, может, благовония, а может, смертельные яды. Тазы, кадки и ведра. Канистры, котелки и бидоны…
«Мой балласт, — подумал Лэйд, пытаясь с лестницы осветить все это нагромождение емкостей, — Боже мой, каким огромным количеством никчемного скарба я прирос за все эти годы! Неудивительно, что Иона томился в чреве чудовища всего три дня — он-то, по крайней мере, путешествовал налегке…»
— Мистер Гаррисон!
Шелест. Скрип. В замкнутом помещении подвала сложно было определить направление звука, здесь царила особая, свойственная погребам, акустика. Страшно представить, какой удар получат его барабанные перепонки, если придется стрелять… Лэйд поспешно отбросил эту мысль, как иногда на прогулках отбрасывал тростью невозмутимо ползущую по тротуару змею.
— Мистер Гаррисон, сэр! Я не знаю, в каком обличье вы находитесь и не знаю, понимаете ли вы человеческую речь, но если понимаете, пожалуйста, выслушайте меня со всей возможной серьезностью!
В десяти футах от Лэйда едва слышно скрипнул тяжелый дубовый ларь. Лэйд поспешно заключил его в круг света, пожалев, что не запасся более мощным фонарем. Непростительная ошибка для человека, считающего себя профессионалом в деле борьбы с чудовищами. Он самоуверенно полагал, что бой пройдет на его условиях. Сейчас уже очевидно, что где-то была допущена ошибка. Он найдет, где. Потом.
Лэйд замер на середине лестницы, благоразумно не став спускаться вниз. Здесь у него была более выигрышная позиция.
— Я знаю, что вам пришлось перенести, сэр. Я знаю про ваших дочерей. Я был у мисс Амиллы и разговаривал с нею. Я был в вашем доме, под сенью которого произошла трагедия. Поверьте, мое сердце обливается ужасом при мысли о том горе, которое постигло вашу семью!
Дубовый ларь остался недвижим, но штабель шляпных коробок в паре футов от него издал подозрительный скрип. Лэйд поспешно перевел свет лампы на него, не опуская в другой руке револьвера.
— Пожалуйста, сэр. Если вы сохранили в своей душе остатки разума, сейчас как никогда время ими воспользоваться. Я не хочу причинять вам дополнительные страдания, но, видит Бог, причиню — если посчитаю, что моей жизни угрожает опасность!
Древний сейф, примостившийся неподалеку от коробок, издал своим ржавым голосом короткий скрип, от которого зубы Лэйда тревожно заныли в дёснах.
Этот мистер Гаррисон, кем бы он ни был, или прирожденный гимнаст или карлик, подумал он, перенося допотопный прицел старого револьвера на сейф. Двигается почти бесшумно и, кажется, совсем невелик ростом. Может, я напутал и тут? Может, это не человек, а какой-нибудь удивительно крупный брауни? Нет, ерунда. Да и воск… Господи, да причем тут воск?!
— Послушайте, сэр… — Лэйд переменил тон. Ни к чему пытаться сойти за душевного собеседника, возможно, убийцы не очень чутки к подобным порывам, — Не стану делать вид, будто разделяю ваш взгляд на мир. Вы совершили чудовищные вещи. Но послушайте… Я тоже пленник Нового Бангора. Такой же, как вы. Я тоже бьюсь за свою жизнь и рассудок и, поверьте, я знаю, насколько чудовищным может быть в своем коварстве Левиафан. И я не призываю вас молиться, как библейские старцы, вы не хуже меня знаете, что чудовище, в чреве которого мы очутились, не находится под юрисдикцией ни одного известного божества. Но мы с вами всегда может обсудить сложившуюся проблему и сообща придумать выход из нее…
Тяжелый португальский кофр, лежащий у подножья лестницы, скрипнул кожаными петлями. Кто-то скрывался за ним. Кто-то, кто на протяжении последних минут, слушая Лэйда, целеустремленно подбирался к лестнице. Как охотник подбирается к беспечно трещащему на ветке толстому фазану, пока тот увлечен собственной болтовней.
Ты идиот, Лайвстоун. Удивительно, почему в Хукахука к твоему слову еще кто-то прислушивается, кроме бродячих котов. Тебе впору быть мальчишкой-разносчиком в лавке зеленщика, а не почтенным лавочником!
Сейчас он покажется, понял Лэйд. Больше ему прятаться негде. Сейчас это отродье острова выйдет на открытое место — и я с удовольствием всажу ему все пять пуль в морду, даже если оно действительно когда-то было человеком.
— Мистер Гаррисон! — он направил револьвер к основанию лестницы, с мимолетным удовлетворением убедившись, что в решающую минуту ствол ничуть не дрожит, — Внемлите голосу…
А потом то, что скрывалось за кофром, вышло из спасительной тени. Неспешно, уже не пытаясь скрываться. В этом уже не было нужды. И Лэйд вдруг ощутил, как съеживаются сосуды, питающие кровью его тело.
К Господу воззвал я в скорби моей, и Он услышал меня.
Из чрева преисподней я возопил, и Ты услышал голос мой.
Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня.
Все воды Твои и волны Твои проходили надо мною…
Пищевод Лэйда мгновенно смерзся, превратившись в острую иззубренную сосульку. Легкие затрепетали, точно лоскуты порванного кузнечного меха. В желудке вскипела едкая ртуть.
Существо, стоящее у подножья лестницы, не было мистером Гаррисоном.
Оно было человекообразным, ростом с большого ребенка, около трех с половиной футов [69]. Но оно не было человеком. Лэйд понял это еще до того, как в свете керосиновой лампы успел разглядеть какие-то детали.
Его манера двигаться не была человеческой. Неестественно плавная, но в то же время порывистая. Словно его плоть перетекала между отдельными резкими фазами. И плоть эта была студенисто-белой, полупрозрачной, какой-то вязкой, будто не могла затвердеть на костях.
«Воск», — вдруг сказал кто-то бесплотный, кто не находился в подвале.
Ты идиот, Лэйд Лайвстоун.
Смазанные воском замки. Мягкие жирные крошки, припорошившие тело мертвого садовника.
Голова казалась несоразмерно большой, с трудом удерживающейся на тощем теле, которое обладало пропорциями ребенка и грацией паука. Ее покрывали волосы, жидкие и почти бесцветные, как клочья паутины. Но эти волосы казались приклеенными к голове, а не растущими из нее, потому неестественно висели в воздухе, почти не скрывая лица.
Его лицо…
Нет, поправился Лэйд, ощущая, как его собственное тело превращается в сухой мертвый корень. Ее лицо.
Это была девочка. Должна была быть девочкой, потому что черты лица были миловидны и мягки. Изящно очерченный нос, тонкий, едва выступающий подбородок, аккуратные уши… Ее можно было бы принять за девочку — если бы не влажная полупрозрачная плоть, похожая на мягкий воск.
Выполненная в натуральную величину погребальная кукла Аролины Гаррисон, украденная брауни у горюющей вдовы.
Глаза были пугающе человеческими, но какими-то тусклыми, мертвыми. Они взирали на Лэйда, ровным счетом ничего не выражая — просто отполированные стеклянные сферы с неестественно яркими зелеными радужками. Это и было стекло. Глаза были фальшивыми, кукольными, но мгновенно узнаваемыми — точно такие Лэйд видел в аптеке у Фарлоу. Глазные протезы.
И зубы. Вот, что ужаснуло его безотчетно, едва лишь это существо беззвучно выбралось из своего убежища. Его отвратительные зубы. Не маленькие и белые, как у ребенка. Пожелтевшие, пугающе ровные, издающие едва слышное клацанье при ходьбе. Лэйд узнал и их, хоть никогда прежде не видел.
Вставная челюсть покойной миссис Гаррисон, которую стащили у своей хозяйки брауни. Старая, много лет ношенная, но все еще крепкая. Лэйду приходилось слышать, что для зубных протезов врачи даже полвека спустя нередко использовали зубы погибших при Ватерлоо солдат, очень уж много осталось тогда невостребованного материала…
