Когда тот мальчишка проходил мимо, привычно махнув мне рукой, я подумывал о том, чтобы позвонить Крессвеллу по служебному номеру. Ричард был прав в одном: я действительно подцепил эту заразу где-то в далеком космосе или на странной венерианской орбите. ВМС будет меня изучать, но там не станут воспринимать меня как чудовище. Мне не придется просыпаться в скрипучей темноте и сдерживать крик, потому что они смотрят, смотрят, смотрят.
Мои руки протянулись в сторону мальчика, и я понял, что забыл их забинтовать. В сгущающихся сумерках я видел глаза, громадные, выпученные, с желтыми кошачьими радужками. Однажды я ткнул в один глаз кончиком карандаша, и руку тотчас пронзила страшная боль. Глаз, казалось, таращился на меня с такой глубокой ненавистью, что физическая боль отошла на второй план. Больше я так не делал.
А теперь глаза смотрели на мальчика. Я почувствовал, как мое сознание словно отбросило в сторону. Я уже не управлял своим телом. Дверь распахнулась. Я несся к мальчику по песку, нелепо подволакивая ноги, словно это были протезы. Мои собственные глаза, кажется, закрылись, и происходящее я наблюдал при помощи их зрения – отвратительный молочный океан, пурпурное небо над ним. Позади осталась покосившаяся, уродливая хижина, которая могла быть и скелетом неизвестного плотоядного чудища. Передо мной стояло невозможное, отвратительное существо, дышащее и движущееся, и оно несло устройство из дерева и проволоки, переплетенной под невозможными прямыми углами.
Что он подумал, этот несчастный, безымянный мальчишка с ситом под мышкой и карманами, набитыми странной смесью песка и брошенных туристами монет, когда увидел меня, бредущего по песку с простертыми руками, подобно слепому дирижеру, командующему оркестром безумцев? Что он подумал, когда увидел отблеск последнего луча заката на моих руках – красных, сверкающих гроздью глаз? Что он подумал, когда эти руки вдруг взметнулись в воздух в нелепом жесте, за мгновение до того, как его голова взорвалась?
Я знаю только то, о чем думал сам.
Я думал, что заглянул за край Вселенной и увидел адский пламень.
Ветер трепал свободные концы бинтов, как праздничные ленты. Закатные лучи еще пятнали края облаков кровавыми бликами, но дюны уже погрузились в сумрак. Небо над нами бурлило и кипело грозой.
– Только пообещай мне, Ричард, – сказал я, перекрикивая ветер. – Если ты увидишь, что я веду себя… угрожающе, – беги. Ты все понял?
– Да.
Ветер теребил расстегнутый ворот его рубашки. В сумерках глаза Ричарда казались просто темными впадинами на спокойном, уверенном лице.
Я снял последние бинты.
Я смотрел на Ричарда – и они смотрели на Ричарда. Я видел лицо, которое знал уже пять лет, лицо дорогого мне человека. Они видели искаженный, живой монолит.
– Ты видишь их, – хрипло сказал я. – Теперь ты их видишь.
Он невольно отпрянул. Его лицо исказила гримаса ужаса и неверия. Грянула молния. По небу прокатился грохот, а воды океана стали чернее Стикса.
– Артур…
Какой он, оказывается, омерзительный! Как я мог жить по соседству с ним, разговаривать с ним?! Это же не живое существо, это какая-то… инфекция! Это…
– Беги, Ричард! Беги!
И он побежал. Громадными, нелепыми скачками. Он стал силуэтом на фоне сверкающего неба. Мои руки взлетели вверх в каком-то сложном, странном движении, направив пальцы к единственному знакомому и понятному в этом кошмарном мире объекту – к небу, к тучам.
И небо ответило. Колоссальный, иссиня-белый разряд ударил в Ричарда и просто поглотил его. Последнее, что я помню, – электрическая вонь озона и горелого мяса.
Очнулся я, мирно сидя на своем крыльце. Буря закончилась, ветерок нес приятную прохладу. На небе виднелся тонкий молодой серп. Песок на пляже был девственно ровным – ни следа Ричарда и его багги.
Я посмотрел на свои руки. Глаза были открыты, но казались тусклыми и безжизненными. Они утомились. Они спали.
Теперь я отлично знал, что нужно сделать. Прежде чем дверь откроется еще раз, ее нужно закрыть. Навсегда. Я уже начал замечать признаки перерождения самих рук. Пальцы постепенно укорачивались и… менялись.
В гостиной у меня был устроен небольшой камин, который я растапливал зябкой и сырой флоридской зимой. Я спешно разжег огонь – кто знает, когда они решат проснуться?
Когда огонь достаточно разгорелся, я добрался до бака с керосином и намочил обе руки. Они мгновенно проснулись и буквально взревели от боли. Я еле-еле сумел вернуться обратно в комнату, к огню.
Но я все же довел дело до конца.
Это случилось семь лет назад. Я все еще живу здесь, смотрю, как взлетают ракеты. В последнее время запуски проводят чаще – нынешняя администрация уделяет много внимания космосу. Поговаривают о новых пилотируемых полетах к Венере.
Я узнал имя того мальчика – не бог весть какое утешение, конечно. Как я и думал, он жил в деревне, но его мать тогда решила, что он остался в городе, у друзей, поэтому его не хватились до следующего понедельника.
Ричард… Все и так считали его странным типом. Решили, что он вернулся в Мэриленд или закрутил роман с какой-нибудь женщиной.
Ко мне все привыкли, но большинство видит во мне такого же эксцентричного чудака. В конце концов, много вы видели бывших астронавтов, которые закидывали бы Вашингтон письмами о том, что деньги на исследование космоса следовало бы потратить с большей пользой где-то на Земле?
Я научился обращаться с протезами, и довольно неплохо. Первые пару лет они, конечно, доставляли массу неудобств, но человек способен приспособиться к чему угодно. Я бреюсь при помощи крюков и даже завязываю шнурки. Не думаю, что возникнут особые трудности с тем, чтобы вставить в рот дуло ружья и нажать на спусковой крючок. Понимаете, три недели назад все началось снова.
Теперь у меня на груди идеальный круг из двенадцати золотых глаз.
Поле боя
[47]
– Мистер Реншоу!
Голос портье догнал его на полпути к лифту. Нетерпеливо обернувшись, Реншоу переложил из одной руки в другую сумку, которую брал с собой в полет. В кармане пиджака деловито хрустнул конверт, плотно набитый двадцатками и пятидесятками. Он хорошо поработал, и вознаграждение было превосходным – даже после того как Организация удержала за посредничество пятнадцать процентов. Теперь все, чего он хотел, – это принять горячий душ, выпить джин с тоником и лечь спать.
– Что там такое?
– Посылка, сэр. Распишитесь, пожалуйста.
Поставив подпись, Реншоу задумчиво посмотрел на прямоугольную коробку. На клейкой этикетке угловатым почерком с наклоном влево были написаны его имя и адрес. Почерк показался ему смутно знакомым. Он потряс посылку, стоявшую на отделанной под мрамор стойке, – внутри что-то тихо звякнуло.
– Хотите, чтобы это принесли вам позже, мистер Реншоу?
– Нет, я заберу сам. – Каждая из сторон посылки достигала примерно полуметра, держать ее под мышкой было довольно неудобно. Положив коробку на покрытый шикарным ковром пол лифта, Реншоу повернул свой ключ в специальной скважине для пентхауса, находившейся выше ряда обычных кнопок. Кабина бесшумно и плавно тронулась с места. Закрыв глаза, Реншоу принялся прокручивать последнее задание на темном экране своего сознания.
Сначала, как обычно, был звонок от Кэла Бейтса: «Ты свободен, Джонни?»
Он был свободен два раза в год, минимальный гонорар – десять тысяч долларов. Он был очень хорошим и надежным специалистом, но за что заказчики действительно не жалели денег – так это за его безупречный талант хищника. Его, ястреба в человеческом обличье, генетика и окружающая среда создали для того, чтобы превосходно выполнять две функции: убивать и выживать.
После звонка Бейтса в почтовом ящике Реншоу появился темно-желтый конверт – имя, адрес, фотография. Зафиксировав все это в памяти, он сжег конверт вместе с содержимым, а пепел выбросил в мусоропровод.
