— Боб, но это же невозможно. Здесь нельзя рожать — это же смерть. Ребенок будет мертворожденным.
— Именно этого и добивается Хаос.
— Ого! А Хейден тут при чем?
— Он создал этот мир. И только он может удержать ее вне его.
Никто из его нынешних знакомых никогда и не предположил бы, что не так давно Джон Фланнери был одним из богатейших людей Америки. Только очень внимательный взгляд мог обнаружить следы его богатства, хотя некоторые еще сохранились. Он носил простые с виду часы от Джорджа Дэниэлса, которые обошлись ему в сто семь тысяч долларов на аукционе Кристи. В выписанной на его имя книжке Кредитанштальтбанка, скотчем приклеенной ко дну выдвижного ящика в комоде, значилась сумма в восемьсот тридцать девять тысяч сто тридцать три евро. Один глаз у его собаки был искусственный. Протез — чудо американской биоинженерии — был единственным в своем роде. Фланнери был непревзойденным кулинаром и однажды приготовил для Флоры простенький обед из непристойно дорогих продуктов. Она, конечно, этого не знала. Единственное, что она сказала, это что каждое блюдо в нем было почти так же хорошо, как секс. Холодные остатки он на следующий день скормил Лени.
Он обожал делать такие вещи; ему нравилось щекотать у людей в носу невидимым перышком, о существовании которого знал только он. Однажды, после того как они занимались любовью, Лени взяла с тумбочки у кровати его часы и впервые внимательно на них посмотрела. Он увидел, как ее глаза наполнились одобрением, и обрадовался. Все-таки она не полная дуреха.
— Какие красивые часы, Джон. Очень красивые.
— Спасибо. От отца достались.
И он бережно вынул часы у нее из рук. Ему не хотелось, чтобы она заметила или запомнила имя часовщика. Если ей станет любопытно, то она может найти название марки в интернете и обнаружить о часах Дэниэлса информацию, которая выдаст его с головой; не последними будут сведения о том, сколько они стоят. И тогда Фланнери придется попотеть, объясняя ей, как он стал владельцем часов одной из самых дорогих марок в мире. Люди, конечно, глупы, но осторожность в деталях все-таки не помешает. Надевая часы, он поглядел на них с нежностью. Он уже точно знал, как отвлечь ее от мыслей о них.
— Я когда-нибудь рассказывал тебе о моем отце?
Ее взгляд покинул его запястье и устремился на лицо. Он еще никогда не рассказывал ей о своей семье. Это был первый раз. Она определенно была заинтригована.
— Нет, никогда. Расскажи.
Открывая сегодня дверь в свою квартиру, Фланнери окликнул Лени и немного удивился, когда она не ответила. Ее еще нет? Он взглянул на часы. Два часа прошло с тех пор, как они говорили с ней по телефону и договорились встретиться здесь через час. Хм-мм. Лени никогда не опаздывала. Наверное, случилось что-то серьезное. Она ведь такая правильная маленькая девочка. Он был уверен, что она либо появится с извинением в виде маленького трепетного букетика, либо позвонит, как только сможет, и объяснит, почему опаздывает. Тем временем он решил пропустить стаканчик виски, чтобы обмыть свою новую машину.
Он как раз заказал себе новенький «порше-кайенн», когда Хаос бросил его на Изабеллу и Винсента. Это было единственное, о чем он жалел, вспоминая свое предыдущее назначение. Огромные деньга и власть ничего для него не значили. Но ему хотелось посмотреть, хорошо ли «порше» справился со своим полноприводным первенцем, и смутно сожалел тогда, что приходится упускать такой шанс. Теперь он узнает. Правда, выбор цвета — селадон — ему не нравился, он даже слегка поморщился, когда представил. Зато машина новая, да и ездить на ней все равно долго не придется.
Размышляя о «порше» и стаканчике хорошего виски, он повернул на кухню и увидел Лени, которая сидела за столом. Она смотрела прямо на него. Датский дог Люба спал у ее ног.
— Эй, привет! А почему ты не ответила, когда я звал?
И он направился к буфету и непочатой бутылке «Гленливет» 1967 года. Но, осознав, что Лени по-прежнему молчит, остановился на полдороге.
— В чем дело?
Лени подняла со стола руку. Под ней оказалась четырехдюймовая копия машины, которую только что украл Фланнери. Даже цвет тот же — селадон. Именно цвет, а не сама машинка, объяснил ему, что происходит.
Хаос пришел к нему в совершенно новом облике. Как-то, где-то, сам того не заметив, Фланнери допустил ошибку, и Хаос пришел его поправить. Или еще хуже. Фланнери упал на колени и, воздев над головой руки, простерся ниц перед этой копией Лени Саломон. Ему не было страшно, ведь страх — это сочетание того, что есть, с тем, что могло бы случиться. А Хаос ничего не комбинирует, он просто существует, и все. Фланнери просто злился на самого себя за то, что по невниманию допустил ошибку. Обычно он очень хорошо делал свою работу. Часто она удостаивалась одобрения.
* * *
Когда настоящая Лени решила, что времени прошло достаточно, она потихоньку отворила дверь ванной, взволнованная приготовленным ею сюрпризом. Она слышала, как Джон вошел и позвал ее. Словно маленькая девочка, она зажала обеими ладонями рот и захихикала.
На ней было чисто белое, только что купленное платье из хлопка и ничего под ним. Джон часто шутил, что в один прекрасный день она встретит его, стоя голая со стаканом в руке. Ну вот, сегодня его фантазия станет реальностью. Покупка платья оказалась делом куда более длительным, чем она предполагала, — продавщица в магазине «Ханро» показывала ей вещь за вещью, одну соблазнительней другой, и было очень трудно решиться. В конце концов белое одержало верх над черным, но это была белизна сексуальная, почти прозрачная. Если бы оттенкам давали названия, этот наверняка получил бы имя «Белый, можно подумать». К тому же Лени оставалось всего несколько дней до месячных, так что ее груди налились и отяжелели, и сквозь дразнящую белизну платья смотрелись просто великолепно.
Сначала, когда она вошла в квартиру Джона и обнаружила, что его там нет, ее охватило разочарование. Но потом она поняла, что это как раз хорошо, будет время подготовиться. Если Фланнери войдет, пока она будет переодеваться, придется ему немного подождать. Разочарован он не будет. Сегодня Лени чувствовала, что может вить из него веревки.
Она прошла в его ванную и сняла с себя одежду. Голая, она поглядела на себя в зеркало и восхищенно взвизгнула. Потом перебрала его коллекцию одеколонов на полочке над раковиной, раздумывая, не надушиться ли одним из них. Но Джон часто говорил, что ему нравится ее запах, что он его заводит. Он даже просил ее не пользоваться никаким дезодорантом и не принимать душ, собираясь к нему на свидание. «Я хочу нюхать тебя, а не „Эсти Лаудер“». Когда он сказал это впервые, она почувствовала неловкость и смущение, но позже эта фраза стала казаться ей невероятно обольстительной. Ни один мужчина никогда не говорил ей ничего подобного. И она втайне стала считать себя порочной, а еще — более женственной и сексуальной. Иногда, лежа с ней в постели, он проводил языком вдоль ее бедра, а потом вдоль всего бока до подмышки. Там он неизменно задерживался, и она чувствовала, как он дышит, втягивая носом ее запах.
