бежать или придется простоять всю ночь на коленях, ожидая, пока старуха уснет. И решила уносить ноги – все же лучше быть пойманной на попытке бегства, чем торчать в ловушке. Однако прямо к двери Оливия не бросилась. Она затаила дыхание и медленно, как тень, заскользила по половицам к выходу. Агата так ничего и не заметила.
Схожим образом Оливия теперь передвигается по саду. Крадется мимо розы, которой недавно коснулась. Это единственный цветущий куст в окружении мертвых веток; под серебристым покровом, озаряющим кусты, лепестки кажутся сине-черными. Оливия бросает взгляд на цветы, и что-то звенит у нее под кожей, так хочется дотронуться снова, погладить другие засохшие растения. Сколько она сможет воскресить?
Холод покалывает ладони так, что даже немного больно, но ощущение в то же время и чудесное. В саду Галланта Оливия была разочарована, когда ничто не ожило под ее прикосновением.
Еще, шепчет голос в голове, но это странный голос, будто мысль принадлежит кому-то другому. Оливия усилием воли сжимает кулаки и продолжает путь.
Дом, который маячит впереди, привлекает взгляд, как свеча во тьме, как гуль в углу садового сарая, и Оливия с трудом подавляет желание посмотреть на него, старательно косясь на переплетения кустарника, что тянется у края поместья.
В темноте мертвые ветки и скрюченные пожухлые листья рождают тени. Все будто замерло и одновременно пришло в движение. Под ногами бугрится почва, пробиваются вверх старые корни, разбрасывают плети колючие сорняки, выплескиваясь на дорожки, словно собираются зацвести в последний раз, прежде чем сгинуть окончательно. Проще простого запнуться или зацепиться за острую ветку и упасть, но Оливия догадывается: если она поранится, земля поймет. И тварь в доме тоже.
Если он уже не знает…
Поэтому Оливия аккуратно и терпеливо, хотя терпением никогда не обладала, вышагивает в тени дома, который вовсе не Галлант, к подъездной аллее.
И фонтану.
Луны не видно, и все же серебристый свет озаряет статую в центре, что вырисовывается впереди. У нее сломаны руки, отбиты куски платья, а чаша фонтана скрыта из виду.
Вытащив из кармана нож Эдгара, Оливия осматривает аллею: по сравнению с садом та вся как на ладони. Укрыться негде, впереди простирается лишь голая полоса гравия. Взгляд падает на парадное крыльцо: пусто. Дверь закрыта. Ни следа солдат в сверкающих доспехах.
К чему ждать? Оливия бросается вперед, под ногами хрустят камни – громко, слишком громко, – она мчится к фонтану, надеясь заглянуть за каменный бортик и увидеть на дне свернувшегося калачиком Томаса, но…
Чаша пуста.
Внутри лишь обломки камня да засохшие усики плюща, те самые, что связывали запястья мальчика, теперь путы разорваны и валяются на дне. Оливия рассерженно шипит, стиснув зубы. Она знала – легко не будет.
Оливия резко поворачивается: не ждет ли позади засада? Но вокруг все спокойно. Даже тени будто застыли. Она убирает нож и делает шаг к дому. А потом замирает. В конце концов, есть разница – самой сунуться в ловушку или проскользнуть меж прутьев клетки, ворваться сломя голову или обойти с фланга. Она разворачивается и, крадучись, направляется к черному ходу, что ведет в кухню. Затаив дыхание, медлит, не слышно ли чего.
Дверь с шорохом отворяется, но в вязкой тишине этого мира шорох звучит словно гром. Оливия отскакивает, вжимаясь в холодный камень стены. Ждет звука шагов, появления солдат или самого хозяина дома. Ждет, пока тишина осядет, будто простыня, которую встряхнули, и снова воцарится покой. И тогда Оливия собирается с духом и входит.
Она говорит себе, что это игра. Как прятки, как салочки. Такими играми забавлялись воспитанницы Мериланса, когда матушки гасили свет. Оливия наблюдала за девочками, но ее никогда не приглашали: слишком хорошо она пряталась, слишком неинтересно ее было искать, ведь Оливия не верещала, не кричала и не смеялась.
Просто игра, повторяет она, пробираясь через кухню.
Плитка на полу вся в трещинах, Оливия изо всех сил старается шагать быстро и бесшумно мимо пустых шкафов и голых полок; сморщенное яблоко так и лежит на столе. Она выглядывает в темный коридор.
Где же ты? – гадает Оливия, стараясь думать столь же тихо, как и ступать. Позади ей чудится какое-то движение, сердце подскакивает к горлу, и она резко оборачивается. Но там всего лишь гуль. Развалины юноши – будто куски головоломки сложили и рассыпали вновь. В его осанке, форме глубоко посаженных глаз Оливия замечает знакомые черты.
Все Прио́ры сражались… Они загнали существо назад, за стену.
Они так и не вернулись домой. Отдали свои жизни в схватке. Дверь была запечатана. Все гули в этом мире – Прио́ры, которые сгинули, чтобы удержать монстра в клетке.
Оливия взмахивает рукой, но вдруг останавливается. Ни к чему. Гули и так ее слышат.
«Где мальчик?» – спрашивает она, надеясь, что дух укажет ей комнату, дверь или путь к Томасу. Но он лишь быстро трясет головой, и в этом жесте не столько отказ, сколько мольба. «Не ищи», – вот что, кажется, отвечает призрак.
Однако выбора у Оливии нет.
«Отвечай! – спрашивает она повелительно. – Где Томас Прио́р?»
Но гуль ей не собирается отвечать. Снова качает головой и машет: «Ты должна уйти».
Уйти Оливия не в силах. Нельзя возвращаться без мальчика. Невыносима мысль смотреть в глаза Мэтью. Она не может подвести семью.
Оставив гуля в кухне, Оливия выбирается в коридор. Ссохшиеся половицы прогибаются и трещат под ногами. Воздух на вкус будто пыль. Оливия подходит к развилке: одни двери открыты, другие заперты. Томас может оказаться где угодно.
Вдруг ее озаряет безумная мысль. Оливия закрывает глаза и представляет себя частью дома. Она пытается дотянуться к мальчику, почувствовать его, будто он солнечный лучик, пульс. Ведь они связаны – как два Прио́ра, два живых существа в доме праха. Оливия старается изо всех сил, надеется, и…
Ничего. Что за глупость.
Где бы ни скрывался Томас, придется искать его по старинке. Оливия ступает по дому, не зная, держаться ли в тени, где, возможно, прячется кто-то, или открыто пройти залитыми тусклым светом коридорами.
Она идет мимо бальной залы, но сегодня там не кружатся бесшумно танцоры, не следят за ними солдаты, не возвышается на импровизированном троне белоглазый силуэт.
Дверь кабинета распахнута – висит на сломанных петлях, кресло развернуто спинкой к столу. Затаив дыхание, Оливия крадется внутрь и ждет: вдруг из-за спинки раздастся тот жуткий
